Читать книгу "Сволочь - Михаил Борисович Юдовский"

означает «белый». Поэтому некоторые историки называют битву под Гентом «оранжево-белой битвой», хотя, — я нахмурился, — по-моему, война — не лучший повод для острословия. Особенно если учесть, что в этом сражении полегло в общей сложности около пятидесяти тысяч человек.

Мне жутко хотелось есть, моему мысленному взору представлялся кусок бифштекса с жареным луком, и воображение мое с каждой секундой делалось все свирепее. Я описывал Гентское сражение с такими кровожадными подробностями, что некоторым дамам в автобусе стало не по себе. Тогда я решил подпустить немного романтики и рассказал о кузине принца Оранского, в которую якобы влюбился грозный герцог Альба.

— К сожалению, — вздохнул я, — история эта, вместо того, чтобы приблизить войну к развязке, сделала ее только длительней и ожесточенней.

— Почему? — удивился чей-то женский голос.

— Потому что связь эта получила огласку и дошла до ушей ревнивой герцогини Альба. Можете себе представить, что за скандал она учинила своему супругу?.. И тому пришлось сражаться с удвоенной яростью, чтобы отвести от себя подозрения. Увы, мужчины всего лишь воюют, но подталкивают их к этому женщины. Вся история тому свидетельство. Вы не устали?

Пассажиры протестующе загомонили, давая понять, что готовы слушать дальше.

«Какое-то сборище мазохистов», — подумал я.

Чтобы проверить свою гипотезу насчет мазохизма публики, я рассказал о том, как кузина принца Оранского, не вынеся вероломства герцога Альбы, покончила собой. Послышались вздохи, некоторые всплакнули. Я решил еще сгустить краски и, пылая от негодования, поведал о том, как герцог расправился с побежденными гезами. Слушатели негодовали вместе со мной. Еще немного, и я сплотил бы их в маленькую армию, готовую броситься в бой с испанцами.

По счастью, в это время автобус остановился на заправочной станции с магазинчиком и бистро, и Рита объявила, что у нас есть полчаса, чтобы справить свои дела, перекусить и перекурить. Я выскочил из автобуса и первым делом с наслаждением затянулся сигаретой. Рита подошла ко мне.

— Знаете, — сказала она, — ваш друг Алеша, хоть вы и называете его сволочью, оказался прав: вы действительно хороший рассказчик. Я заслушалась. Признайтесь, вы оканчивали исторический факультет?

— Боже упаси! — ответил я. — Я закончил летное училище.

— Правда? — удивилась Рита. — А почему же вы…

— Почему не летаю? Высоты боюсь.

Рита покачала головой.

— Не могу понять, — сказала она, — когда вы врете, а когда говорите правду.

— Как будто я это могу понять, — вздохнул я. — Кофе хотите?

— Спасибо, я уже позавтракала.

— Тогда я вас покину ненадолго.

Я направился в бистро, купил бутерброд с ветчиной и кофе в картонном стаканчике. После завтрака кровожадность моя улеглась, и если б мне снова пришлось рассказывать о битве под Гентом, я бы, пожалуй, закончил ее мирными переговорами. С оставшимся кофе я вышел на улицу и выкурил еще одну сигарету. Утренний воздух был удивительно свеж и бодрящ, нежно и чуть печально пахло прелыми листьями, вкус кофе и сигареты с ненавязчивой тонкостью дополнял ощущение поздней осени.

— Кхм-кхм, — раздалось у меня над ухом знакомое покашливание.

Я обернулся. Рядом стоял старичок из автобуса, которому я насчитал семьдесят лет с гаком. Старичок был маленького роста, почти на голову ниже меня, лицо выдавало в нем человека интеллигентного и добродушного.

— Извините, если мешаю, — проговорил старичок, — Миша… Вы позволите называть вас так?

— Странно, — ответил я. — Почему-то все спрашивают позволения называть меня моим именем.

— Что ж, прекрасно. Разрешите представиться: профессор Айзенштат. Профессор истории, — уточнил старичок.

Я приязненно улыбнулся, с некоторой снисходительностью признавая в нем коллегу.

— Причем моя специализация, — продолжал старичок, — история Бельгии и Нидерландов эпохи Средневековья.

Я изобразил нешуточную радость и протянул профессору руку. Тот с сомнением пожал ее.

— Миша, — сказал он, — объясните мне, Бога ради, с какой стати вы расхулиганились?

— Простите, профессор?

— Зачем вы издеваетесь над людьми? Что за чушь вы им рассказываете? Я как специалист по Бельгии и Нидерландам.

— Боюсь, профессор, что в ваших несомненно глубоких познаниях имеются все же некоторые пробелы, — сказал я. — Никто из нас, увы, не совершенен.

— Не наглейте, — поморщился старичок. — Лучше объясните, что это еще за «белла гея»? Откуда вы взяли этот вздор? Бельгия названа по имени племени.

— Белгов, — закончил я.

— Так вам это известно? — изумился профессор.

— А почему бы нет?

— Тогда зачем.

— Потому что так интересней. Кому нужны какие-то дурацкие белги? Еще, не дай Бог, с белками перепутают, а потом будут рассказывать знакомым, что, мол, экскурсовод сообщил им, будто Бельгию назвали в честь белок. Я не хочу прослыть невеждой.

Профессор Айзенштат укоризненно покачал головой.

— Историческая наука… — начал он.

— История — не наука, а поле для игры воображения, — перебил я.

— Я смотрю, ваше воображение уже доигралось до битвы под Гентом, — саркастически заметил профессор. — Из какого пальца вы высосали эту битву?

— А почему бы под Гентом не произойти какой-нибудь битве? — пожал плечами я. — Эти гентцы такие темпераментные.

— Миша, — взмолился профессор, — я уже немолодой человек и боюсь, что не переживу ваших россказней о темпераментных фламандских парнях. У меня такое ощущение, что я далеко не первый профессор, которого вы пытаетесь свести с ума.

— Не первый, — сознался я. — Первым был профессор математики, которому я пытался доказать, что если пятьдесят процентов от пятидесяти — двадцать пять, то двадцать пять процентов от двадцати пяти — пятьдесят. Я настаивал на принципе транзитивности, а он настаивал на том, что я идиот.

— Ну-ну, — проговорил профессор Айзенштат. — О каких еще событиях вы намерены поведать нам за оставшиеся часы поездки?

— Об отделении Западной Фландрии от Восточной, — ответил я. — Если вы, конечно, не против.

— Спаси вас Бог, — вздохнул профессор. — Скажите, в ваших словах бывает хоть крупица правды? Или вы все на ходу выдумываете?

— А вам не все равно? Или я неинтересно рассказываю?

— Нет, отчего же, — усмехнулся профессор. — Рассказываете вы интересно. Занимательно, во всяком случае. Но ведь людям хочется знать факты, а не ваши измышления.

— Если людям хочется знать факты, — отрезал я, — пусть полистают справочник. А я — экскурсовод, а не справочное бюро.

По приезде в Брюссель мы разместились в очень неплохой четырехзвездочной гостинице, причем номер мой оказался на одном этаже с номерами большезубой девушки, ее родителей и Риты с супругом Максом. Макс и в самом деле напоминал кота — сытого, ухоженного, ленивого, может быть, даже кастрированного. Он то и дело впадал в какое-то блаженное оцепенение, вальяжно щурился и только что не мурлыкал. Рита обращалась с ним, как с любимым домашним питомцем, оберегая от невзгод и напастей окружающего мира:

— Максик, сядь поудобней… Максик, поправь шарф, ты простудишься… Максик, оставь чемоданы, в отеле есть