Читать книгу "Охота на черного короля - Александр Руж"

и к чему там околачиваться? Барченко сразу сказал, что праздных бездельников ему не нужно. На освобожденной, так сказать, основе трудились, по сути, только трое: сам начальник, его заместительница Баррикада Аполлинарьевна Верейская (почетная гадалка и пророчица), а также шофер и телохранитель Александра Васильевича – Макар Чубатюк, бывший матрос с революционного корабля «Необузданный». Прочих пристроили в соответствии с их умениями и наклонностями. К примеру, немец Фризе, дока по части бесконтактного лечения, работал в Боткинской больнице, и его хвалил сам профессор Розанов. А «резиновый человек» Пафнутий Поликарпов, славившийся умением высвобождаться из любых оков и смирительных рубашек, подрабатывал трубочистом, с ловкостью рыси ввинчиваясь в самые узкие дымоходы.

Вадим недурно разбирался в нюансах шахматной игры, и Барченко определил его в московское бюро «Шахматного листка». Один звонок председателю Всесоюзной шахматной секции Крыленко (по совместительству – заместителю наркома юстиции), и новоиспеченный сотрудник был зачислен в штат. Александр Васильевич, пользуясь покровительством всемогущего Бокия, умел решать такие вопросы на раз. Вадим понимал, что специфика работы в органах требует от сотрудников максимальной конспирации. Чем меньше обывателей знают, что ты гэпэушник, тем лучше. Но вот в чем загвоздка: за два года он настолько свыкся с ролью журналиста, что стал подзабывать о первоочередных обязанностях. Да и они, по правде говоря, нечасто о себе напоминали. За два года довелось принять участие всего-навсего в паре малозначительных разбирательств.

В первый раз, помнится, в особую группу скинули информацию о разбушевавшейся в Саратове нечистой силе. Все выглядело грозно и воистину необъяснимо: в особняке статского советника Маврина, приспособленном под женскую коммуну, завелся некий домовой, он периодически завывал в водосточных трубах, бил стекла и наполнял комнаты удушливой серной вонью. Жилички дрожали от страха и готовы были съехать хоть на улицу, лишь бы подальше от «анафемского дома». На место прибыли Вадим и его напарник – немногословный индус с греческими корнями – Вишванатан Аристидис, владевший искусством йога и факира. В результате непродолжительного расследования они установили, что все несложные фокусы проделывал потомок Маврина, тайком прибывший из Константинополя. Он прознал, что в особняке под полом запрятаны золотые слитки, и поставил целью выжить несчастных женщин, чтобы потом без помех добраться до сокровищ.

Со вторым случаем пришлось возиться дольше. В Ленинграде объявилась шайка гипнотизеров. Точнее, гипнотизер в ней был один, но силы необычайной. Он запросто всучивал продавцам в магазинах под видом червонцев конфетные обертки и винные этикетки. В преступном мире его знали под кличкой Гобой и считали виртуозом. Говорили, что когда-то он служил актером в варьете, сам же гипнотизер называл себя сыном расстрелянного в девятнадцатом церковного регента. К его поимке подключилось сразу трое «птенцов гнезда Барченко»: Вадим, Пафнутий Поликарпов и чернокожая красавица с посконным русским именем Дарья, обладающая кожным зрением. Дарья и вычислила мошенника – она три недели каталась вместе с Вадимом и Пафнутием в ленинградском общественном транспорте в тех местах, где любил промышлять Гобой. Присматривали мужчин, подходивших под описание. Пафнутий, извиваясь ужом в толкучке, прокладывал к ним дорогу и тащил за собой Дарью. Приблизившись к объекту, она «считывала» содержимое его карманов. Повезло: у одного из подозрительных типов обнаружились залежи этикеток от «Русской горькой», первой советской водки, появившейся после отмены десятилетнего сухого закона. Эту бурду крепостью в тридцать градусов и стоимостью рубль за пол-литра в народе окрестили рыковкой – по фамилии тогдашнего председателя Совнаркома. Типа благоразумно не тронули, установили за ним слежку и час спустя изловили с поличным в ювелирной лавке, где он за эти самые бумажки пытался купить бриллиантовые серьги и перстень с рубином.

Гобоя доставили в Москву, хотели судить. Выяснилось, что зовут его Петр Станиславович Овцын, никакой он не сын регента и в варьете не служил, а до войны подвизался приказчиком у нижегородского купчины, покуда не открыл в себе дар внушения. Воспользовавшись им, он обчистил своего хозяина до нитки и сгинул бесследно. Где обретался в военные годы – неведомо, всплыл уже в начале двадцатых и пошел куролесить по всей матушке-России. По первости скромничал, сдерживал аппетиты, но, добравшись до Ленинграда, одурел от запаха наживы и развернулся на всю железку.

Светил Овцыну смертный приговор, но за злочинца неожиданно вступился Барченко. Провел десяток душеспасительных бесед, прочистил мозги и, как выражались борцы за свободу в начале века, распропагандировал. Гобой раскаялся и был зачислен в особую группу стажером, с трехлетним испытательным сроком. Барченко за это взгрели, – вызывали аж к Феликсу Эдмундовичу, – но главный советский эзотерик заявил, что за Овцына ручается. И прибавил в свойственном ему старорежимном стиле, доставшемся по наследству от деда-иерея: «Сей муж в своем умении искусен вельми. К праотцам его спровадить сиречь дароносицу бесценную в пучине погрести или агнца заклать».

Насчет агнца он, понятно, переборщил, но доводы были услышаны, и Овцын остался при группе. К расследованиям его покамест не допускали, зато он великолепно вел курсы гипноза. Азами месмеризма владели Барченко и Аристидис, но до овцынского размаха им было далеко. Гобой мог усыплять человека без каких-либо заклинательных бормотаний и качания маятника. Просто смотрел в глаза, делал два-три пасса руками – и готово. Вадим думал, что такая способность дается человеку только от природы, однако Овцын доказывал, будто приобрел ее посредством регулярных тренировок. И правда – после четырех недель занятий даже те из группы, кто прежде таким искусством не владел, начали постигать простейшие гипнотические навыки. Барченко радовался – он давно вынашивал идею превратить своих подопечных из узких специалистов в универсалов.

Вадим, вернувшись из Ленинграда, тоже обучался у Овцына, что занимало не более часа в день, а в оставшееся время скрипел пером и стучал на пишущей машинке – сочинял репортажи о четвертом чемпионате СССР по шахматам, о турнире в Баден-Бадене, где командированный на пробу питерский самородок Рабинович занял седьмое место в компании мировых грандов… словом, поглотила уникума журнальная рутина. И стоило ради этого числиться в Специальном отделе, носить мандат со щитом, мечом и красной звездой? Получая ежемесячно в кассе ОГПУ свои сто четырнадцать рублей шестьдесят пять копеек, Вадим краснел, как институтка, и мысленно обзывал себя дармоедом.

Белые пехотинцы при поддержке тяжелых фигур перешли в штыковую и в клочья разорвали оборону черных. Лицо Рачинского сделалось несчастным, флажок на часах повис. Еще пять минут – и партия завершится.

Пока соперник размышлял над безнадежной позицией, Вадим откинулся на спинку стула, отхлебнул из мутного стакана жидкий, пахнущий мочалкой