Читать книгу "Зимний сад - Кристин Ханна"

Мы не умеем прощаться, —

Все бродим плечо к плечу.

Уже начинает смеркаться,

Ты задумчив, а я молчу.

А. А. Ахматова «Мы не умеем прощаться…»

Глава 1

2000

Неужели вот так и ощущаешь себя в сорок лет? Всего за какой-то год Мередит в глазах людей превратилась из «мисс» сразу в «мэм». Прямо как по щелчку. Хуже того, ее кожа постепенно теряла эластичность. На прежде гладком лице появились крошечные морщинки, а шея стала заметно полнее. Утешало только одно: седины пока не наблюдалось. Каштановые волосы, которые она практично подстригала в каре, по-прежнему были блестящими и густыми. Но глаза все-таки выдавали – в них читалась усталость. И не только в шесть утра.

Отвернувшись от зеркала, она сняла старую футболку и натянула черные спортивные штаны, носки и черную кофту. Затем, на ходу собирая волосы в короткий конский хвост, вышла из ванной и заглянула в полутемную спальню. Муж так сладко похрапывал, что ей почти захотелось снова нырнуть в постель. В прежние дни она непременно поддалась бы соблазну.

Плотно закрыв дверь спальни, Мередит направилась по коридору к лестнице.

Двигаясь в тусклом свете старых ночников, она прошла мимо закрытых дверей, ведущих в детские спальни. Их хозяйки, впрочем, были уже далеко не детьми. Старшей, Джиллиан, исполнилось девятнадцать, она второкурсница Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и мечтает стать врачом. Младшей, Мэдди, восемнадцать, учится в Вандербильте[2] на первом курсе. С их отъездом и дом Мередит, и вся ее жизнь неожиданно затихли и опустели. Почти двадцать лет она целиком посвящала себя материнству, надеясь дать детям то, чего сама была лишена. Ее усилия дали плоды: она смогла стать для дочерей лучшей подругой. Но когда девочки уехали, она ощутила себя потерянной, словно ненужной. Глупо, конечно, тем более что дел у нее было полно. Она скучала по дочерям, вот и все.

Мередит двигалась дальше. Теперь это был лучший способ со всем справляться.

Спустившись на первый этаж, она заскочила в гостиную и, вытащив из розетки рождественскую гирлянду, прошла в прихожую. Там к ней, виляя хвостами и гавкая, подскочили собаки.

– Люк, Лея, ну-ка, угомонитесь, – велела Мередит хаски и, почесывая обоих за ухом, повела их к выходу. Когда она открыла заднюю дверь, в прихожую ворвался холодный воздух. Ночью опять выпал снег, и хотя в середине декабря рассветало поздно, но даже в сумерках поля и дорога отливали перламутровой белизной. Мередит выдыхала облачка пара.

Когда она выпустила собак на улицу, небо окрасилось в глубокий серо-лиловый оттенок, а на часах было шесть десять.

Как всегда, вовремя.

Неспешно, чтобы привыкнуть к морозу, Мередит побежала. По будням ее маршрут был неизменным: сначала по гравийной дорожке от дома, затем вниз мимо участка родителей и еще милю вверх по старой односторонней дороге. Наконец, сделав петлю вокруг поля для гольфа, она возвращалась домой. Ровно четыре мили. Она почти никогда не изменяла этой привычке – впрочем, особого выбора у нее не было. Мередит была от природы крупной, причем во всех отношениях: высокая, широкоплечая, с массивными бедрами и основательными стопами. Даже черты ее бледного овального лица казались будто бы чересчур выразительными: большой рот, как у Джулии Робертс, огромные карие глаза, густые брови и пышные волосы. Держать себя в форме ей помогали регулярные занятия спортом, строгая диета, хорошие средства для волос и добротный пинцет.

Когда она свернула на дорогу, над горами появилось солнце, окрасившее снежные хребты в сиреневые и розовые тона.

По обе стороны дороги, словно коричневые стежки на белой ткани, выглядывали из снега тысячи тоненьких голых яблонь. Семья Мередит уже пятьдесят лет владела этим плодородным участком земли, в центре которого горделиво высился дом, где она выросла. «Белые ночи». Даже в сумраке дом выбивался из окружения, казался слишком уж вычурным.

Взбегая вверх по холму, Мередит ускоряла темп, пока у нее не перехватило дыхание и не закололо в боку.

Наконец, добежав до своего крыльца, она остановилась; долину уже заливал сияющий золотой свет. Мередит покормила собак и поспешила наверх. В дверях ванной она натолкнулась на Джеффа. Его светлые волосы, подернутые сединой, были мокрыми, вокруг бедер обернуто полотенце. Муж развернулся боком, давая ей пройти, и она поступила так же. Оба не произнесли ни слова.

В семь двадцать она уже сушила волосы феном, а к семи тридцати, с точностью до минуты, облачилась в черные джинсы и приталенную зеленую блузку. Осталось слегка подвести глаза, добавить румяна и тушь, пройтись по губам помадой – и можно идти.

Спустившись, она застала Джеффа на обычном месте за кухонным столом. Он читал «Нью-Йорк таймс», у его ног дремали собаки.

Она потянулась к кофейнику и налила себе чашку кофе.

– Тебе долить?

– Не нужно, – сказал он, не отрывая глаз от газеты.

Мередит добавила в кофе соевого молока, наблюдая, как меняется цвет напитка. Она понимала, что они с Джеффом уже давно общаются отстраненно, словно чужие – или приевшиеся друг другу супруги, – и обсуждают только детей и работу. Она попыталась вспомнить, когда они в последний раз занимались любовью, и не смогла.

Может, это в порядке вещей. Наверняка. После стольких лет в браке вряд ли можно непрерывно поддерживать страсть. И все же она часто с грустью вспоминала те времена, когда их обоих переполняло желание. Ей было четырнадцать, когда они впервые пошли на свидание («Молодого Франкенштейна»[3], которого они тогда смотрели в кино, оба обожали и сейчас), и с тех пор, по правде сказать, ее не интересовали другие парни. Сейчас было странно об этом думать, ведь она никогда не считала себя романтичной натурой, хотя в Джеффа влюбилась едва ли не моментально. Он был частью ее жизни столько, сколько она себя помнила.

Они поженились рано, даже чересчур, и она последовала за ним в колледж в Сиэтле, где оба работали ночами и по выходным в прокуренных барах, пытаясь наскрести на учебу. Там, в их тесной квартирке в студенческом городке, она была счастлива. Когда они учились на последнем курсе, она забеременела. Поначалу это привело ее в ужас. Она боялась, что будет такой же, как ее мать, и с детьми у нее ничего не получится. Но вышло все, к ее огромному облегчению, ровно наоборот. Возможно, роль в этом сыграла ее юность: мать Мередит уже была немолода, когда родила дочерей.

Джефф вдруг качнул головой. Мимолетное, едва заметное движение, но от нее оно все же