Читать книгу "Пиранья. Первый бросок - Александр Бушков"

– Самарин, не вредничай...

– Честное слово, без понятия. Меня самого, по некоторымпризнакам, ждет та же процедура. Единственная догадка, на кою меня наталкиваетпрофессиональное чутье,– не обошлось здесь без отдельных товарищей, облеченных,так сказать, особым доверием партии и правительства...

– Ах, во-он оно что...– убито протянул Морской Змей.

– Да уж очень похоже.

– Затрахал...

– Должность такая,– философски заключил Самарин.– В общем,кто предупрежден, тот вооружен. Усекли? Да, кстати, в дополнение к печальномуесть и приятное, с некоторых точек зрения, известие. Пока вы плавали, радистперехватил одну буржуинскую станцию... Мао Цзе Дун помер. Вчера.

– Ну ничего себе,– с чувством сказал Морской Змей.– А мне-тоон бессмертным казался. С тех пор, как себя помню, Мао был на слуху. Насчетположительного смысла я, откровенно говоря, плохо и вспоминаю, зато вотрицательном столько склоняли... Погоди, он с какого года?

– С девяносто третьего.

– Семь плюс семьдесят шесть... Нехило.

– Ага. А уж в Поднебесной сейчас веселуха...

Ненадолго воцарилось молчание. Все хлебали приостывший чай,старательно оттягивая неизбежное, торжественную порку, как выразился бы бравыйсолдат Швейк. Один Самарин, не проявлявший желания гонять чаи, ритмичнобарабанил по уголку стола и тихонько напевал под нос:

Русский с китайцем братья навек,

крепнет единство народов и рас.

Плечи расправил простой человек,

с песней шагает простой человек,

Сталин и Мао слушают нас.

Москва-Пекин, Москва-Пекин,

идут, идут вперед народы.

За светлый труд, за прочный мир

под знаменем свободы...

Один бог ведает, где Лаврик эту совершенно забытую песнюоткопал,– он был всего года на три старше Мазура, а следовательно, рос вовремена, когда ее, по выражению классиков фантастики, высочайше запретили краспеванию. Должно быть, род занятий давал доступ к самой разной информации...

– Короче,– сказал Лаврик, оборвав нудящее пенье.– Поступимсогласно золотому правилу бывалого солдата: сначала молча и покорно получимсполна фитиль в задницу, а потом уж вспомним, что сегодняшний поиск принес-такинекоторые результаты. Как совершенно справедливо заметил Штирлиц, запоминаетсяпоследняя фраза...

– Возможно, это никакие не результаты...

– Эта хреновина больше всего напоминает комок монет, судя поминерализованной поверхности пролежавших под водой чертову уйму времени. Еще нефакт, что они непременно связаны с нашим объектом... но ведь это перваянаходка. До сих пор вы ничего вообще не находили. Резон?

– Резон,– без особой радости в голосе согласился МорскойЗмей.– Ну, вы долго еще наливаться будете? Чай – не водка, много не выпьешь...Пошли?

Он шумно отставил эмалированную кружку и поднялся первым. Заним поневоле потянулись остальные.

– Мао, конечно, как был прохвостом, так и остался,– сказалсзади Лаврик.– Нет бы ему подождать еще годик, загнулся бы аккурат кшестидесятой годовщине Великого Октября, хорошо бы помер, полезно, агитационно.А он и тут свинью подложил напоследок...

Его идеологически выдержанное замечание никто не сталкомментировать. Вереницей они вышли в соседнее помещение, представлявшее собоюна посторонний беглый взгляд самую обычную каптерку, порученную заботам крайнехозяйственного боцмана, где на покрашенных стеллажах в образцовом порядкележала всякая необходимая на корабле всячина, от аккуратных бухточек тонкогоканата до фонарей «летучая мышь» и ящиков с сигаретами «Прима». Подтянутыйматросик из палубой команды как раз возился у одного из стеллажей, что-то тампоправляя-перекладывая.

Конечно, матросик был не матросик, а Лавриков подчиненный влейтенантском звании. Мнимая каптерка служила этаким тамбуром для входа в самоезасекреченное местечко «Сириуса», изолированный отсек, откуда незаметно длявсего окружающего мира можно было выпускать в море аквалангистов, а потомпринимать оных на борт. Большая часть команды и настоящих ученых (были на борту«Сириуса» и такие), конечно же, прекрасно знала, что к чему, знала, что вносовой части корабля есть помещеньица, о которых следует помалкивать даженаедине с собой перед зеркалом,– но, во-первых, весь этот народец был намертвоопутан всевозможными подписками и проверен на сто кругов, а во-вторых, деталей,разумеется, не знал. Что там делают загадочные молодые люди самого штатскогооблика – лучше не вникать, а то в два счета станешь невыездным со всемивытекающими последствиями. В каптерку посторонним вход воспрещен (о чем снаружигласит соответствующая табличка на двери), да если и попадет туда посторонний,долгонько ему придется искать замаскированную дверь, не говоря уж о том, чтобез знания шифра замок ни за что не откроешь...

Чтобы попасть на ют[1], пред светлы очиДракона, пришлось пройти через шлюпочную палубу, где их ждала не особенноприятная встреча. Товарищ Панкратов, замполит (официально, само собой,числившийся третьим помощником капитана), как раз там и пребывал, восседал внапряженной позе на раскладном стульчике, старательно позируя седовласомухудожнику, прихваченному в рейс из Ленинграда. Художник был не то чтобысветило, но все же достаточно известный, маститый и отмеченныйзваниями-наградами. Что весьма немаловажно, маэстро был одним из немногих, ктовообще не подозревал об истинном лице «Сириуса» и половины его обитателей,витал себе в эмпиреях, откуда его, понятно, никто не торопился спускать. Оченьуж идеально он придавал экспедиции должную респектабельность...

Так они и сидели – маэстро упоенно возюкал кистью,замполит застыл в оцепенело-монументальной позе. Почему выбор мастера кисти пална него, понять нетрудно: Панкратов, надо отдать ему должное, был чрезвычайноплакатен и фотогеничен, с красивой проседью на висках и физиономией старогополярного волка. Увы, никто не удосужился (да и права такого не имел)растолковать художнику, что сей благообразный субъект всю свою сознательнуюжизнь протирал форменные брюки в политотделах военно-морского флота аж с сорокчетвертого года, когда оказался в рядах, и все его награды (планки носилпостоянно, а как же), вроде бы свидетельствовавшие о славном боевом путиучастника Великой Отечественной, отхвачены исключительно на берегу, а в море онвыходил, по точным данным Лаврика, три раза в жизни, включая нынешний рейс...

Они вереницей прошли мимо, стараясь не встречаться сзамполитом взглядами,– а тот, наоборот, взирал на них прямо-таки с отеческойдобротою и заботой, от чего еще сильнее хотелось смазать ему по сытойфизиономии. К сожалению, мечта была насквозь несбыточная, Мазур это отчетливопонимал, как-никак не первоклассник уже...