Читать книгу "Патруль джиннов на Фиолетовой ветке - Дипа Анаппара"

Живет ли в Верховном суде призрак?

или

Голубей-террористов тренирует Пакистан?

или

Бык – лучший клиент в магазине Сари Варанаси?

или

Разгулла[4] разрушила брак актрисы Вины?

Ма любит такие истории, потому что они с Папой могут спорить о них часами.

Мои любимые шоу – это те, которые, как Ма говорит, я еще не дорос смотреть, например, «Полицейский патруль» и «Преступление в прямом эфире». Иногда Ма выключает телевизор прямо посреди убийства, потому что говорит, что ее от этого тошнит. Но иногда и не выключает, потому что ей нравится угадывать злодеев и говорить мне, что полицейские – сычиные дети – не могут обнаружить преступников так же быстро, как она.

Руну-Диди перестала болтать и теперь растягивает руки за спиной. Она думает, что она Усэйн Болт, но она всего лишь бегает эстафеты за школьную команду. Эстафеты – это не настоящий спорт. Вот почему Ма и Папа позволили ей заниматься, хотя некоторые из чач и чачи[5] у нас в басти говорят, что бег приносит девушкам бесчестье. Диди говорит, что люди из басти сразу же заткнутся, как только ее команда выиграет районный турнир, а еще чемпионаты штата.

Пальцы в ушах немеют, поэтому я вытаскиваю их и вытираю о домашние штаны, которые уже забрызганы чернилами и грязью, и жиром. Вся моя одежда грязная, как эти штаны, и форма тоже.

Я просил Ма позволить мне надеть новую форму, которую нам бесплатно дали в школе, но она хранит ее на полке, до которой мне не достать. Она говорит, что только богатые люди выбрасывают одежду, пока она еще цела. Если я покажу ей, что мои коричневые штаны заканчиваются уже сильно выше лодыжек, Ма скажет, что даже кинозвезды теперь носят одежду не по размеру, потому что это сейчас модно.

Она все это выдумывает, чтобы обмануть меня, как раньше, когда я был младше. Она не знает, что каждое утро Пари и Фаиз смеются, когда видят меня и говорят, что я похож на ароматическую палочку, но с ароматом пердежа.

– Ма, слушай, моя форма, – говорю я и останавливаюсь, потому что снаружи раздается такой громкий крик, что мне кажется, он снесет стены нашего дома. Руну-Диди охает, а рука Ма по ошибке хватается за горячую сковородку, и ее лицо сморщивается, как шкурка горькой тыквы.

Я думаю, это Папа пытается нас напугать. Он вечно распевает старые индийские песни хриплым голосом, который катится по улочкам нашей басти, как пустой газовый баллон, будит бездомных собак и детей, заставляя их подвывать. Но тут новый крик бьет в наши стены, Ма выключает плитку, и мы выбегаем из дома.

Холод скользит вверх по босым ногам. По всей улице мечутся тени и голоса. Смог расчесывает мои волосы пальцами, одновременно дымными и влажными. Люди кричат: «Что происходит? Что-то случилось? Кто кричит? Кто-то кричал?» Козы, наряженные хозяевами в старые свитера и рубашки, чтобы они не простудились от холода, прячутся под чарпаями[6] по обе стороны улицы. Огни в хайфай-зданиях возле нашей басти мигают, как светлячки, а затем исчезают. Отключилось электричество.

Я не знаю, где Ма и Руну-Диди. Женщины, звеня стеклянными браслетами, выставляют перед собой фонарики мобильных телефонов и керосиновые лампы, но их свет в смоге слабый-слабый.

Все вокруг выше меня, и их взволнованные бедра и локти попадают мне в лицо, пока они расспрашивают друг друга про крики. Сейчас уже понятно, что крики идут из дома Пьяницы Лалу.

– Там творится что-то плохое, – говорит чача, который живет на нашей улице. – Жена Лалу бегала по басти, спрашивала, не видел ли кто ее сына. Ходила даже на свалку, звала его.

– Да этот Лалу, на, все время бьет жену, бьет детей, – говорит какая-то женщина. – Еще увидите, однажды и его жена исчезнет. На что тогда этот никчемный малый пойдет ради денег? Откуда будет добывать свою выпивку, хаан?

Интересно, кто из сыновей Пьяницы Лалу пропал. Самый старший, Бахадур-заика, учится в моем классе.

Земля дрожит, когда где-то под ней недалеко от нас грохочет метро. Оно выползет из туннеля, приблизится к недостроенным хайфай-домам и заберется по мосту на наземную станцию, прежде чем вернуться обратно в город, потому что именно там заканчивается Фиолетовая ветка. Станция метро новая, и Папа был одним из тех, кто строил ее блестящие стены. Сейчас он строит башню, такую высокую, что у нее на крыше нужно будет поставить мигающие красные огоньки, чтобы они предупреждали пилотов не летать слишком низко.

Крики прекратились. Мне холодно, зубы стучат. Затем из тьмы вырывается рука Руну-Диди, хватает и тащит меня вперед. Она бежит быстро, как будто в эстафете, а я – палочка, которую нужно передать товарищу по команде.

– Стоп, – говорю я и торможу. – Куда мы бежим?

– Ты чего, не слышал, что люди говорили про Бахадура?

– Он потерялся?

– Ты что, не хочешь разузнать побольше?

Руну-Диди не видит мое лицо в смоге, но я киваю. Мы следуем за фонарем, который качается у кого-то в руках, но он недостаточно яркий, чтобы осветить лужи воды, оставшиеся после мытья посуды, и мы постоянно в них наступаем. Вода грязная, и мне надо бы вернуться, но я тоже хочу узнать, что случилось с Бахадуром. Учителя никогда не спрашивают его на уроках из-за заикания. Когда я был во втором классе, я тоже попробовал начать делать ка-ка-ка, но мне за это настучали по пальцам деревянной линейкой. Линейкой намного больнее, чем розгами.

Я почти спотыкаюсь о буйвола Фатимы-бен, который лежит посреди переулка, словно гигантское черное пятно, неотличимое от смога. Ма говорит, что буйвол подобен мудрецу, который медитировал сотни и сотни лет под солнцем, дождем и снегом. Мы с Фаизом как-то раз притворились львами и зарычали на Буйвола-Бабу, и бросались в него галькой, но он даже не моргнул своим большим буйволиным глазом и не помахал на нас изогнутыми назад рогами.

Все фонари и огоньки телефонов остановились возле дома Бахадура. Нам ничего не видно из-за толпы. Я говорю Руну-Диди подождать и проталкиваюсь между ногами, одетыми в штаны, сари и дхоти, и руками, что пахнут керосином, потом, едой и металлом. Мама Бахадура плачет на пороге, сложившись пополам, как лист бумаги: моя Ма – с одной стороны от нее, а наша соседка Шанти-Чачи – с другой. На корточках рядом с ними сидит Пьяница Лалу, его голова дрожит, а красные в прожилках глаза косятся на наши лица.

Я не знаю, как Ма попала сюда раньше меня. Шанти-Чачи гладит маму Бахадура по волосам, по спине и говорит что-то вроде: «Он всего лишь ребенок, он должен быть где-то поблизости. Не мог уйти далеко». Мама Бахадура не перестает рыдать, но промежутки между ее всхлипами становятся дольше. Это потому, что в руках Шанти-Чачи есть магия: Ма говорит, что чачи – лучшая акушерка в мире. Если ребенок рождается синий и тихий, чачи может вернуть румянец ему на щеки и вложить крик в его губы, просто пощекотав его пятки. Ма видит меня в толпе и спрашивает: