Читать книгу "Побег - Борис Кантор"

Выйдя из здания американского посольства в гадком настроении, я брел по набережной и размышлял о том, что ведь и правда, никакого диплома МГУ, подтверждающего специальность «геофизика», у меня нет. И заполучить его теперь уж совершенно невозможно, даже через три года. Значит, меня и в обсерваторию работать не возьмут, даже если я и окажусь каким-то образом на Гавайях. Что же делать? Значит, нужно получить подтверждение моего образования в каком-нибудь шведском университете, где есть соответствующая специальность. Это нужно как-то выяснить…

И вдруг мне ясно послышалась русская речь. Оторвавшись от своих мыслей, я увидел, что оказался у причала, где пришвартованы парусные лодки. В одной из лодок, с виду старой, но явно очень крепкой, сидели и разговаривали друг с другом на чистом русском языке мужчина и женщина средних лет, по одежде и виду — местные.

Я так обрадовался, что, не задумываясь, тотчас подскочил к ним:

— Здравствуйте! Извините, но я услышал, что вы говорите по-русски, а я — русский и недавно здесь. Соскучился по общению на родном языке. Вы русские?

Крепкий, коренастый мужчина лет шестидесяти ловко вылез из лодки на причал и протянул мне руку.

— Будем знакомы, Георгий… Владимирович.

— Очень приятно! Володя Крысанов.

— А-а-а… я что-то слышал про тебя; кажется, читал в газете. Ты убежал из СССР!

— Да, это про меня. Но я не виноват, что журналисты здесь устроили такой ажиотаж.

— Ничего-ничего, страна должна знать таких героев! Нина, иди сюда… Познакомься, это моя жена Нина Нильсовна, — представил он миловидную женщину лет пятидесяти на вид. — А где ты живешь?

— Здесь, в Стокгольме, мне дали квартиру.

— Один или…?

— Один.

— Значит, холостяк! Ну, тогда пошли к нам обедать. Там и поговорим. Узнаем о сегодняшней России, так сказать, из первых рук!

— Спасибо за приглашение, я с удовольствием! Только на минутку отойду, куплю что-нибудь к обеду. А то неудобно как-то с пустыми руками.

— Да ладно, оставь! Что, у нас в доме выпить не найдется?

Мои новые знакомые жили в красивом доме — постройки, видимо, еще прошлого века, — расположенном на холме у входа в бухту.

За обедом мы с Георгием Владимировичем выпили, и я, расчувствовавшись, подробно рассказал им всю свою историю с самого начала.

Эти двое пожилых людей с таким интересом и сочувствием слушали меня, так искренне переживали мои приключения, что у меня возникло ощущение, будто я нахожусь среди родных.

Кроме того, их очень интересовала теперешняя жизнь в СССР, где Георгий Владимирович, оказывается, не был с начала войны, а Нина Нильсовна — вообще никогда. Она родилась в Швеции. Отец ее был швед, а мать — дочь русских эмигрантов.

Я обрисовал им жизнь в советской стране, как я ее видел, — ничего не приукрашивая и не очерняя.

— Конечно, сейчас там дышится, наверное, свободней, чем при Сталине, но общие принципы те же: партия — наш рулевой! — закончил я свой рассказ.

Потом я поинтересовался, как здесь оказался Георгий Владимирович, и он поведал мне поистине трагическую историю своей вынужденной эмиграции.

ГЕОРГИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ ИВАНОВ

После окончания Ленинградской мореходки я служил штурманом дальнего плавания, ходил в загранку, знал языки, но перед самой войной меня мобилизовали, и я, получив звание старшего лейтенанта, был направлен на Балтийский флот в качестве капитана небольшого минного тральщика, переделанного из морского буксира. Базировались мы на острове Даго, Моонзундского архипелага. Там война нас и застала.

Волны атак немецких бомбардировщиков накатывали на Эзель, Даго и десятки других мелких островов. В портах горели взорванные транспорты и эсминцы, толпы моряков, спасшихся с подбитых кораблей, теснились на причалах, ожидая эвакуации… но чуда не случилось. Балтийский флот еще в августе ушел из Таллина в Кронштадт, вся Прибалтика была занята врагом, и бои шли уже далеко на востоке. Архипелаг оказался глубоко в немецком тылу, и единственная пуповина, связывавшая его с родиной, — Финский залив, была перетянута плотным заслоном немцев и финнов. Еще сражался гарнизон острова Ханко, но его радиостанция передавала, что положение отчаянное.

К концу сентября 1941 года сопротивление защитников островов Моонзундского архипелага было фактически сломлено. Оставалось либо прорываться к обреченному Ханко, либо уходить на запад, в Швецию. Только такая альтернатива была у уцелевших защитников островов, сумевших добраться до каких-то плавсредств: рыбачьих баркасов, выброшенных на берег шлюпок или немногих остававшихся на плаву кораблей Балтийского флота.

Среди уцелевших судов-«счастливчиков» оказались и два допотопных тихоходных буксира, едва выжимавшие девять узлов, переоборудованные в тральщики и пережившие почти трехмесячный ад, в огне которого были уничтожены десятки куда более подготовленных к современной войне кораблей. Одним из этих буксиров-тральщиков я и командовал. Мы пришли на острова Моонзундского архипелага еще летом из Ораниенбаума и всё это время работали в паре — сцепленные тралы делали работу эффективнее.

Около десяти вечера 20 сентября оба тральщика, уцелев после очередного авианалета, покинули агонизирующий Даго и взяли курс в открытое море. Никто мне не задавал вопросов: «Куда мы идем?» — матросы мечтали лишь вырваться из ада. У всех в памяти была красная от крови вода нашей гавани, когда немцы поливали стальным дождем остатки гарнизона острова.

Утро выдалось спокойным и ясным. Тральщики встали на якорь. Вдалеке едва различалась полоска земли.

— Это Ханко? — спросил заступивший на вахту матрос, опустив бинокль.

— Это Швеция! — ответил я, наконец-то раскрыв перед подчиненными тайну ночного перехода.

Шестьдесят человек наших двух экипажей знали о Швеции из учебников географии лишь то, что это капиталистическая страна! А советский человек, как известно, должен жить и умереть на своей родине.

На мачтах тральщиков уже полоскались флажки, означавшие «мы интернируемся», дополняя иссеченные осколками советские военно-морские флаги за кормой.

Вскоре прилетел шведский гидросамолет, затеяв бесконечный обмен цветными ракетами с берегом. Может быть, шведы не понимают флажковой азбуки? Тогда на мачты кораблей были подняты наиболее очевидные знаки миролюбивых намерений — белые простыни.

Наконец часа через два на горизонте появился большой военный корабль, а к тральщикам подошли два шведских пограничных катера. Объясняться со шведами пришлось мне, так как я был единственным, кто говорил по-немецки и по-английски.

Шведский офицер-пограничник отдал распоряжения: «Стволы носовых пушек-сорокапяток и кормовых пулеметов задрать вверх, боеприпасы и личное оружие сдать. Экипажам с вещмешками погрузиться на катера. Тральщики будут взяты под охрану шведскими часовыми».