Читать книгу "Непоборимый Мирович - Вячеслав Софронов"

Труднее всего в пешем строю пришлось Мировичу в первую неделю, поскольку даже мало-мальского опыта в этом привычном для русского крестьянина деле он не имел. В мае стояли уже по-настоящему жаркие дни. Солнце палило нещадно, и лишь к вечеру становилось чуть прохладнее. Если на большинстве солдат воинская форма уже ладно сидела и не сковывала движений при ходьбе, то Василий, получив свою, и не подумал как-то подогнать ее по себе. И уже в первый день почувствовал, что ему режет под мышками, треуголка мала и давит голову, словно железный обруч. Но хуже всего было с башмаками, оказавшимися на размер больше. К обеду он понял, что дальше просто не сможет идти, если не снимет их. Он вышел из строя и обратился к ехавшему сбоку верхом на сером жеребце ротному подпоручику:

– Ваше высокоблагородие, разрешите обувь снять и идти босиком до привала, а там что-нибудь придумаю.

Тот внимательно глянул на него, ничего не ответил, а потом натянул поводья и скомандовал:

– Рота, замедлить шаг, на месте стой!

Все остановились и тут же уставились на Мировича. Он невольно покраснел и хотел уже было снять башмаки, но прапорщик, наблюдавший за ним, отрицательно покачал головой и с усмешкой приказал:

– Капрал, отставить. Босиком идти даже солдатам запрещено, а уж унтер-офицерам негоже пример подавать. – При этих словах часть роты сдержанно прыснула, а некоторые даже открыто захохотали. – Считаю до пяти десятков. Делайте, что хотите, а потом встать в строй.

Мирович быстро сдернул с ног оба башмака, оставшись на голой земле в вязаных чулках, и не знал, как ему быть. Неожиданно один пожилой солдат, не покидая строя, подсказал ему:

– Сынок, если башмак велик, то засунь туда травки, а коль мал, тогда уж терпи до вечера. Такое с каждым может случиться, – добавил он.

Тут кто-то из строя зло крикнул:

– Наберут мальчишек, а потом нам с ними маяться.

– Забыл, Никита, как сам однажды у костра уснул пьяным и порты свои на заднице прожег? Я тебе тогда свои запасные дал срам-то прикрыть, а ты мне их так и не вернул, – ответил на его окрик пожилой солдат, не поворачивая головы.

После этих слов вся рота громко захохотала, да так, что проходившая мимо них соседняя рота сбилась с шага, и кто-то невидимый за головами других на ходу выкрикнул:

– Во, сибирцы молодцы! Только в поход тронулись, а уже гогочут, как стадо гусей. Нам бы так!

– Тихо, а то накажу! – грозно выкрикнул молодой офицерик из соседней колонны, плохо держа в руках поводья. Поэтому лошадь его двигалась рывками, мотала головой и фыркала на всадника. Видя его неуклюжие усилия, солдаты, подмигивая друг другу, скрытно потешаясь над молодым офицером, но без злобы, а скорее по-дружески, что не мешало им не сбавлять шаг, ибо до темноты надо было дойти к месту ночевки.

Мирович за отведенное ему время успел сорвать несколько листов молодого лопуха и торопливо засунул их в башмаки, прыгая по очереди на одной ноге, натянул их, и едва успел встать на место, как подпоручик скомандовал:

– Рота, вперед марш!

Все дружно сделали несколько шагов, когда раздалась повторная команда:

– По-ход-ный шаг держать!

Рота ускорила шаги, стараясь одновременно выбрасывать ногу, чтобы не мешать друг другу. Шедший рядом с Мировичем пожилой солдат, тот самый, что посоветовал ему положить траву в башмаки, негромко, чтобы офицер не услышал, проговорил:

– Сынок, меня Фока зовут. Второй десяток служу, всякого повидал. Ты вечером меня отыщи после ужина, отведу тебя к сапожнику полковому, он чего-нибудь присоветует, как с твоими башмаками поступить… – И, увидев, что прапорщик повернул голову в их сторону, тут же замолчал. Мирович с благодарностью кивнул ему в ответ и, закусив нижнюю губу, решил сам для себя, что пусть даже обеих ног лишится, но не позволит себе больше выходить из строя и слушать покровительственное «Сынок…»

После ужина Фока отвел его к полковому сапожнику, ехавшему, в отличие от них, на телеге с запасом кож и разными своими инструментами, и тот пообещал к утру так подбить башмаки, чтобы они стали хозяину впору. И действительно, когда Василий проснулся, то возле него стояли башмаки, которые благодаря стараниям сапожника оказались ему в самый раз. Видимо, тот солдат спозаранку сбегал за ними и принес хозяину. Это до глубины души растрогало Василия, и он решил при первом возможном случае отблагодарить того, но потом в сумятице дней как-то забыл о своем порыве благодарности и, втянувшись в армейские будни, не считал тот поступок чем-то выдающимся, а себя обязанным услужливому солдату.

«На то он и рядовой, чтоб помогать старшим по званию…» – решил он про себя и больше не вспоминал о своей заминке со злополучными башмаками.

Во всяком случае, на другой день Василий шел, уже не прихрамывая, и солдаты из их роты хоть и поглядывали на него с некоторым превосходством, но уже без былой усмешки. А через первую сотню верст и они забыли случай с башмаками молодого капрала, поскольку каждый новый день был отмечен различными незначительными казусами. И вся их рота казалась Василию единым организмом, словно все они были уже не людьми, а частью огромной змеи со многими сотнями ног. От сознания, что каждый из идущих рядом людей есть продолжение тебя самого, становилось легче.

Ночевать Мирович уходил к другим унтер-офицерам, среди которых были недавно призванные его ровесники, учившиеся на старших курсах Шляхетского корпуса. Спать ложились чаще всего прямо под открытым небом на взятые из обоза кошомные потники, которые предназначались для укрытия животных в непогоду. От них шел стойкий конский запах, и на другой день Василий долго ощущал его на себе, но вскоре, как и все вокруг, свыкся и с ним. По утрам умывались водой из ближайшей речки, которую для них готовили обозные служащие. Купаться им было запрещено во избежание задержки на марше и несчастных случаев, поэтому тело по вечерам нещадно чесалось от соленого пота и дорожной пыли, забившейся под одежду. Но и на это Василий постепенно перестал обращать внимание и, поглядывая на старослужащих, как и все, сносивших невзгоды пешего перехода, всеми силами старался отогнать от себя постоянное желание запустить пятерню под одежду и вволю почесать свое давно немытое тело.

«Коль терпят другие, то чем же я хуже?» – размышлял он на этот счет.

Вечером, блаженно растянувшись на кошме, слегка нагретой от раскаленной за день земли, он почти сразу засыпал и вскакивал лишь утром по первому сигналу ротного трубача. И всегда с удивлением замечал, что солдаты, которые вечером долго сидели возле дымящихся головешек, оставшихся от костра, разожженного для приготовления ужина, были уже одеты, умыты, словно и не ложились спать. И, глядя на них, он уверял себя, что пройдет неделя, самое большее месяц, и он тоже втянется в походную жизнь и не станет отличаться от других.

3

Когда авангард русской армии добрался до Инстербурга, большинство солдат шли, словно слепые, которых вел вперед поводырь, а если кто отставал, то сопровождающий колонну офицер уже не делал остановки, поскольку знал, что сбившихся с темпа солдат трудно будет заставить идти дальше в том же ритме. Пополз слух, что поймали и повесили нескольких дезертиров, сбежавших на марше. До этого Василий и не знал, что для этих целей к каждому полку приставлен специальный человек, который приводил приговор в исполнение. Он поинтересовался, кто занимается этим страшным делом в их роте, но ответом ему было глухое солдатское молчание. Тогда он понял, что у большинства рядовых с тем палачом свои счеты. Но все же как-то услышал, что казнит дезертиров и бежавших из боя солдат некто по имени Рамазан, происходивший то ли из башкир, то ли из татар.