Читать книгу "Рыжеволосая чаровница - Шэрон Кендрик"

– Моя мать была проституткой.

– Мы вроде уже это выяснили. Представь, но я знаю, что такое проституция. Что конкретно ты хочешь мне объяснить, Дарси?

Все хуже, чем она думала. Он в тихой ярости, ей страшно, она едва его узнает. Словно его тело покрылось толстым слоем льда. Словно вместо крови у него по венам бежит ледяная вода. Каким образом донести до него, что между ними есть что-то ценное, за что стоит бороться? Он очень серьезно относится к ответственности родителя, но в глубине души Дарси знала, что он не женился бы на ней и не остался бы с ней, если бы у них не было чего-то общего помимо ребенка у нее в чреве.

– Мать была наркоманкой. Ну, тебе это известно. А наркотики стоят дорого.

– А женщина всегда может торговать своим телом? – язвительно заметил он.

Она кивнула – отступать некуда.

– Она это и делала, пока внешность позволяла. Моя мать когда-то была красавицей, но очень скоро красота ушла… волосы начали редеть, и тогда…

Дарси покраснела от стыда, вспомнив, как дети в школе издевались над ней. Она думала, что никогда этого ему не расскажет, но сейчас должна. С какой стати защищать память о матери, когда той было безразлично, чью жизнь она рушила, лишь бы добыть дозу и вколоть себе в руку?

– Потом у нее выпали зубы, – еле слышно сказала Дарси, опустив голову и глядя на стиснутые на коленях ладони. – И это было началом конца – она теряла протезы, когда одуревала от наркотиков. Но она продолжала находить клиентов, хотя их уровень падал, а вместе с потерей богатых клиентов становилось все труднее доставать деньги в долг.

И вот тогда-то и наступил настоящий кошмар. Дарси не хотела возвращаться домой после школы, да и на уроках была настолько подавлена, что почти ничего не усваивала. Она не знала, что ждет ее дома, какого подонка она увидит рядом с матерью или, что еще хуже, он может плотоядно смотреть и на дочь. Вот когда она начала опасаться мужчин.

Если бы не появилась добросердечная женщина из социальной службы, Дарси не представляла, чем бы все кончилось. Для большинства возвращение в детский приют означало бы конец всего, но для Дарси это стало спасением.

– Какой-то страшный сон, – бесцветным голосом заметил он.

– Да, страшный сон. Я просто хочу, чтобы ты понял…

– Нет, – прервал ее он. – Я не хочу ничего понимать, Дарси. Больше не хочу. Чего я хочу, так это чтобы ты знала: когда я получил это письмо, то была уничтожена очень важная для меня вещь…

– Я понимаю… это было потрясением…

Он покачал головой:

– Дело не в этом. Не в потрясении. Я говорю о доверии.

– Доверии?

– Да. Вижу, я тебя озадачил. Неужели это понятие тебе чуждо? – Он скривился. – Догадываюсь, что чуждо. Дарси, я не один раз, а дважды спрашивал тебя, скрываешь ли ты от меня что-нибудь еще. Я думал, что мы с тобой стали открыты друг другу, что наш ребенок родится в честной семье. А не в той, что запачкана ложью.

– Но ты же не можешь не понимать, почему я не рассказала тебе об этом?

– Нет, не могу, – отрезал он. – Я знал, что твоя мать наркоманка. Ты что, ожидала, что я буду осуждать тебя за это, когда узнаю, какую цену ты заплатила за все ее пороки?

– Да, – жалким голосом призналась она. – Конечно, ожидала. Потому что кто только меня не осуждал. Да все, кто знал об этом. Быть дочкой самой известной манчестерской проститутки… Какая репутация может быть хуже? Надо мной насмехались. Я постоянно слышала у себя за спиной смех. Ты не представляешь, как это больно и обидно. Вот почему я уехала в Лондон. Вот почему у меня не было ни одного мужчины до тебя.

Дарси искала хоть какую-нибудь щелку в его непроницаемой броне. Она искала лучик понимания в его глазах. Искала надежду.

И не увидела.

– Дарси, как ты не понимаешь, что я не могу жить, окруженный тайнами?

– Но их нет… больше нет. Теперь ты знаешь обо мне все. – Сердце дико колотилось о ребра. Она молит его, как молят, находясь на скамье подсудимых.

– Вижу, ты не понимаешь, – устало произнес он. – Ты ведь знаешь, что мое детство было омрачено секретами и враньем. Я говорил тебе, что для меня доверие превыше всего. Как, черт возьми, я смогу снова верить тебе? Не смогу. – Он с горечью рассмеялся. – Да я и не хочу верить.

Дарси едва не бросила ему в лицо собственные обвинения, не сказала, что он прежде всего сам не доверял ей. А как он отреагировал, когда узнал, что она беременна? Обрушил на нее град вопросов с подозрениями. Да он к тому же решил, что она вовлекла его в секс за то, что он купил ей дом. Но свои обвинения она оставила при себе. Какой смысл о них говорить? Не важно, что она сделала или сказала, но в Ренцо что-то умерло – она прочла это в его глазах.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Он наконец взял стакан с пивом и залпом выпил, затем медленно поставил пустой стакан на стол.

– Я возвращаюсь в Лондон, – сказал он. – Потому что не в состоянии находиться с тобой рядом.

– Ренцо…

– Пожалуйста, не надо. Давай не будем говорить ничего такого, о чем потом пожалеем. Нам все же предстоит стать родителями. Поэтому, очевидно, нам придется прийти к официальному соглашению, но сию минуту обсуждать это ни к чему. Полагаю, ты успела достаточно хорошо меня узнать и понимаешь, что я не поведу себя безрассудно.

Дарси вдруг показалось, что у него дрогнул голос, когда он произнес эти слова. Словно он ранен не меньше, чем она. Не может быть… Никто не сумеет разделить страшную боль, обжегшую ее и разорвавшую сердце на миллион мелких осколков.

– Я нанял акушерку – она в твоем распоряжении, – продолжал Ренцо. – Я позвонил ей из машины, когда ехал сюда, и договорился. Она готова переехать во флигель, если тебе будет так спокойнее.

– Нет, мне не будет спокойнее! – крикнула Дарси. – Я не хочу, чтобы здесь со мной жил кто-то посторонний.

Он саркастически рассмеялся:

– Ну конечно. С трудом могу представить, чтобы ты этого захотела.

Сказав это, он развернулся и вышел. Дверь за ним со стуком закрылась. Дарси смотрела в окно, как он идет по садовой дорожке мимо веревок с бельем. Блузка развевалась на ветру и задевала его, будто хотела вернуть. Может, побежать за ним, неловко переваливаясь из-за большого живота, ухватить за рукав дорогого итальянского дизайнерского костюма и еще раз попросить поверить ей и остаться?

Но гордость – это все, что у нее есть. Единственное.

Поэтому она стояла и смотрела, как он уходит, как садится на заднее сиденье роскошного автомобиля. Темные, иссиня-черные волосы, блестели под солнцем, челюсти решительно сжаты, он смотрит прямо перед собой. Он не обернулся, и автомобиль уехал. Ни одного последнего взгляда на нее. И он не увидел ее молящих глаз.

Все, что осталось в ее памяти, – это его суровый профиль. Ренцо Сабатини исчез из ее жизни.