Читать книгу "Квинтет времени. Книге 2. Ветер на пороге - Мадлен Л`Энгл"

Постойте, постойте – а тот ли это валун?

Мег зажмурилась, а когда она снова открыла глаза, там были и мистер Дженкинс, и Мевурах, и Кальвин тоже («Ой, Мевурах, спасибо!»). Кальвин протянул руку Мег, и ей сделалось тепло от его широкой улыбки.

Осенняя прохлада куда-то делась. Теперь тут дул легкий ветерок, теплый, будто летом. И вокруг звенели, гудели и жужжали все летние насекомые: и кузнечики, и кобылки, и, к сожалению, комарье тоже. Издали доносилось кваканье лягушек, где-то тянула свою скрипучую песню древесная жаба. Небо было густо усеяно звездами, звездами, которые летом всегда кажутся ближе к земле, чем зимой.

Мевурах уселся на камень, скрестив ноги, и жестом подозвал их к себе. Мег села перед ним и увидела, что Луиза свернулась поблизости, положив голову на развернутое крыло Прогиноскеса. Кальвин сел подле Мег, а мистер Дженкинс, который явно чувствовал себя неловко, остался стоять, переминаясь с ноги на ногу.

Мег подвинулась поближе к Кальвину, запрокинула голову и посмотрела на небо.

И ахнула. Звезды – близкие летние звезды, частые, как ромашки на лугу, вовсе не были знакомыми планетами и созвездиями, которые она так часто наблюдала вместе с родителями. Они были такие же чужие, как созвездия, которые она видела там, где Прогиноскес показывал ей жуткие деяния эхтров.

– Мевурах, – спросил Кальвин, – где мы?

– Это Метрон Аристон.

– Что такое Метрон Аристон? Планета?

– Нет. Это идея. Постулат. «Наилучшая мера», как говорили древние. Мне проще иметь с ней дело, когда я в своей родной галактике, поэтому мы сейчас находимся в районе солнечной системы Мондрион в галактике Веганюэль. Звезды, которые вы видите, – те, что известны мне, те, что видны с моей родной планеты.

– Зачем мы здесь?

– Согласно постулату Метрон Аристон, все размеры относительны. Этот постулат позволяет изменить твой размер так, что ты сможешь взаимодействовать и с огромной звездой, и с микроскопической фарандолой.

Мег уставилась на него изумленно и недоверчиво. Фарандолы до сих пор казались ей еще менее реальными, чем Чарльз-Уоллесовы «драконы».

– С фарандолой? Мы действительно сможем увидеть фарандолы?

– Да.

– Но ведь это же невозможно! Фарандолы такие крохотные, что…

– Насколько они крохотные? – спросил Мевурах.

– Такие крохотные, что уму непостижимо. Так говорит моя мама.

Мистер Дженкинс растерянно хмыкнул и снова переступил с ноги на ногу.

Мевурах сказал:

– И все же миссис Мёрри убеждена, что доказала существование фарандол. Теперь давайте предположим: вот мы сейчас в галактике Веганюэль, за два триллиона световых лет от вас. Веганюэль почти такого же размера, как ваша собственная галактика. За какое время Млечный Путь совершает один оборот?

Поскольку все молчали, Мег ответила:

– За двести миллиардов лет по часовой стрелке.

– Ну, то есть это дает нам общее представление о размерах вашей галактики, верно?

– Ну очень общее! – сказал Кальвин. – Наш разум просто не в состоянии постичь такие огромные, космические величины.

– А ты не пытайся постичь это разумом. Ваш разум – вещь крайне ограниченная. Используй интуицию. Подумай о размерах вашей галактики. Теперь подумай о вашем Солнце. Это звезда. Она намного меньше всей галактики, так ведь?

– Ну конечно!

– А теперь подумайте о себе в сравнении с размерами своего Солнца. Представьте, насколько вы меньше его. Представили?

– Вроде бы да… – сказала Мег.

– А теперь подумайте о митохондрии. Представьте себе митохондрии, которые обитают в клетках всех живых существ. Насколько они меньше вас!

– А я-то думал, Чарльз Уоллес все это сочиняет, чтобы повыпендриваться… – сказал про себя мистер Дженкинс.

Мевурах продолжал:

– А теперь представьте себе, что фарандола настолько же меньше митохондрии, насколько митохондрия меньше вас.

– На этот раз, – заметил Кальвин, – проблема в том, что наш разум не в состоянии постичь что-то настолько микроскопическое.

Мевурах сказал:

– Иными словами, фарандола настолько же меньше вас, насколько ваша галактика больше вас.

Кальвин присвистнул:

– То есть получается, для фарандолы любой из нас так же велик, как галактика?

– Ну, более или менее. Для своих фарандол ты и есть галактика.

– И как же тогда мы можем с ней взаимодействовать?

– Я ведь только что вам объяснил, – очень терпеливо повторил Мевурах, – что согласно Метрону Аристону мы можем практически полностью пренебречь различиями в масштабах, которые на самом деле совершенно несущественны.

Он повернул голову и посмотрел в сторону огромных ледниковых валунов.

– А эти валуны, – спросила Мег, – они действительно здесь?

– В Метроне Аристоне нет никакого «здесь», – отвечал Мевурах. – Я просто стараюсь упростить вам задачу, поместив вас в привычные визуальные условия. Вам надо постараться постигать происходящее не только своим узким человеческим разумом – в проблемах, которые стоят перед нами, от него все равно толку не так уж много.

Мистер Дженкинс наконец-то сел, неловко пристроившись на краешке валуна.

– Но чем же я тогда постигать буду? С интуицией у меня всегда было плохо.

– Постигать надо сердцем. Всем собой, а не только частью себя.

Мистер Дженкинс застонал:

– Я пожилой человек, я уже не поддаюсь обучению! Старого пса новым трюкам не выучишь. Мое время позади.

– Ну что вы, мистер Дженкинс! – воскликнула Мег. – Для вас все еще только начинается!

Мистер Дженкинс уныло покачал головой:

– Может, было бы лучше, если бы ты так и не дала мне Имя. Для чего мне вообще видеть тебя такой? Или твоего братишку? Или это кошмарное животное?

Прогиноскес полыхнул, как небольшой вулкан.

Мистер Дженкинс застыл, хотя бледнеть ему было дальне некуда.

– Таких, как ты, еще много?

– Херувимов очень много, – отвечал Прогиноскес, – но точно таких же, как я, нет ни единого.

– Ну вот, – сказал мистер Дженкинс. – То-то и оно.

И он рассеянно отряхнул от перхоти плечи своего черного пиджака.

Мевурах, который внимательно слушал, учтиво склонил огромную голову:

– Что «то-то и оно», мистер Дженкинс?

– Никому не следует быть точно таким же, как другие.

– А разве так бывает?

– Эти… эти фальшивые мистеры Дженкинсы… когда я увидел, как я раздваиваюсь и растраиваюсь… я лишился опоры.