Читать книгу "Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - Валерий Шубинский"

С этой книги началось и не менее важное для Гумилева общение с Брюсовым. На посланную ему книгу мэтр счел необходимым отозваться отдельной рецензией, а не просто уделить ей фразу-другую в библиографическом обзоре. В сущности, это было очень добрым знаком, хотя особых похвал для гумилевской книжки у Брюсова не нашлось.

По выбору тем и образов автор явно примыкает к «новой школе» в поэзии. Но пока его стихи только перепевы и подражания, далеко не всегда удачные. В книге повторены все обычные заповеди декадентства, поражавшие своей смелостью и новизной на Западе лет двадцать, а у нас лет десять тому назад… Отдельные строки до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр. Белого, то А. Блока… Формой стиха г. Гумилев владеет далеко не в совершенстве… Но в книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только «путь» нового конквистадора и что его победы и завоевания — впереди.

Между юным поэтом и мэтром завязывается переписка. В первом же письме Брюсов предлагает Гумилеву сотрудничество в «Весах». Начиная с двенадцатого номера за 1905 год (в котором напечатаны подборка стихотворений Бальмонта и повесть самого Брюсова «Республика Южного Креста» — ранний образец science fiction) «Весы» публикуют и беллетристику. Одна из причин — конкуренция с основанным в январе 1906 года журналом «Золотое руно», редактором-издателем которого стал один из крупнейших капиталистов России (и художник-дилетант) — Н. П. Рябушинский. Первоначально в «Золотом руне» публиковались почти все писатели «декадентского» круга, в том числе и сам Брюсов, но вскоре отношения непоправимо испортились. С 1907 года борьба между журналами приняла не только конкурентный, но и идеологический характер.

По словам Гумилева, внимание Брюсова и его лестное предложение воскресило его «уверенность в себе, упавшую было после Вашей рецензии» (письмо от 11 февраля). Но дело было не только в самооценке и в перспективах литературной карьеры. В письме от 8 мая Гумилев признается: «Уже год, как мне не удается поговорить ни с кем так, как хотелось бы». Год — как раз столько прошло с момента разлада с Анной Горенко. Поэтому юноша так дорожит обретенным диалогом с учителем, старшим товарищем. По всей вероятности, эпистолярно общаться с Брюсовым оказывается проще, чем вживую — с Анненским. Во-первых, Брюсову тридцать три года, а не пятьдесят, главное же, он никогда не ставил «новому конквистадору» двоек по греческому.

«Ваше участие ко мне — единственный козырь в моей борьбе за собственный талант». В этой фразе (из того же письма) удивительней всего даже не то значение, которое придавал Гумилев брюсовскому «участию», а определение своего литературного ученичества как «борьбы». Борьба с собой, накачка мускулов, суровая школа. Гумилев уже усвоил: он — не из тех, кому что бы то ни было дается даром.

Тем временем выходит сборник царскосельских литераторов «Северная речь», в котором участвует и Гумилев. Гумилев с тем же письмом от 8 мая посылает его Брюсову на рецензию. Рецензия действительно появляется в шестом номере «Весов» — там же, где были напечатаны три стихотворения Гумилева[32]. Брюсов уделяет внимание лишь одному произведению — трагедии Анненского «Лаодамия», напечатанной под собственным именем автора. Но и к ней он достаточно суров: «Перед нами «условно»-античная трагедия, действующие лица говорят, как у Шекспира, четырехстопным ямбом, а хору предлагается петь рифмованные стихи. Всего несноснее в драме язык, довольно бесцветный, хоть и пестрый…» Как автор трагедии на сходный сюжет («Протесилай умерший») Брюсов увидел в неведомом царскоселе конкурента. Опыты же Коковцева, Кривича, драма П. Загуляева «Волки», рассказ Д. Полознева «Счастливый брак» не вызвали у него вовсе никакого интереса. Впрочем, и лирические стихи Анненского, напечатанные в «Северной речи» под псевдонимом Никто (не «Ник. Т-о», как в «Тихих песнях»), Брюсов никак не отметил. Не отозвался он и на два вошедших в сборник стихотворения Гумилева — «Смерти» и «Огонь», хотя они были сильнее любого опуса из «Пути конквистадоров» и любого из трех стихотворений, напечатанных в «Весах». «Огонь», не включенный ни в один авторский сборник, — редкий образец лирики Гумилева, где чувствуется прямое влияние Анненского:

Я не знаю, что живо, что нет, Я не ведаю грани ни в чем… Жив играющий молнией гром — Живы гроздья планет…

И красивую яркость огня Я скорее живой назову, Чем седую, больную траву, Чем тебя и меня…

В письме от 15 мая Гумилев подробнее пишет о себе — пишет просто и откровенно; но в неловком слоге письма сквозит совсем еще отроческое смущение перед взрослым и важным адресатом:

Из иностранных языков читаю только на французском, и то с трудом, так что собирался прочесть только Метерлинка. Из поэтов больше всего люблю Эдгара По, которого знаю по переводам Бальмонта и Вас (ради Бога, не сочтите это за лесть, и если Вы скромны, то припишите моей недостаточной культурности).

Между прочим, Гумилев сообщает Брюсову о своем желании уехать на пять лет за границу, по дороге заглянув в Москву — единственно чтобы побеседовать с редактором «Весов». Но в этот раз встреча не состоялась.

Тем временем еще одна рецензия на «Путь конквистадоров», принадлежащая хорошему знакомому автора, С. Штейну, появилась в газете «Слово» (политическом издании октябристской направленности) за 21 января 1906 года.

«Г. Гумилев, — пишет царскосельский филолог, — очень молод, в нем не перебродило, много он не успел творчески переработать. Несомненно, однако, что у него есть зачатки серьезного поэтического дарования…» Штейн отмечает, что «не столько г. Гумилев владеет стихом, сколько стих владеет им», недоумевает, откуда «у молодого поэта есть тяготение к архаизмам… странно противоречащее стремлению автора следовать лучшим образцам новейшей русской поэзии». Имеется в виду, видимо, Бальмонт. По словам Штейна, Гумилеву лучше удаются стихи «со сказочным, мистическим оттенком» (в качестве примера приводится «Греза ночная и темная»). Рекомендация критика — «большая простота и непосредственность», а также, разумеется, «исправление дефектов стиха».

Даже лучшие царскоселы в суждениях о поэзии были достаточно простодушны и старомодны. Но Гумилев уже внутренне не принадлежал их миру.

В июле он покидает Царское Село и Россию и направляется в Париж.

Глава четвертая

Нил и Сена

1

Чтобы выехать за границу, подданному Российской империи требовался заграничный паспорт. Паспорт выдавался губернатором или градоначальником; для получения его необходимо было полицейское свидетельство о благонадежности, которое, впрочем, могло быть заменено ручательством заведомо благонадежного лица. Если в данном случае проблем у Гумилева возникнуть не должно было, то другое ограничение касалось его напрямую: был (как, собственно, и в наши дни) ограничен выезд за границу мужчин призывного возраста, не прошедших воинскую комиссию и не имеющих законной отсрочки. Очевидно, и здесь помогло ручательство отца.