Читать книгу "Молотов. Тень вождя - Борис Соколов"

В январе 1941 года Молотов в беседе с Шуленбургом затронул в числе некоторых других и этот вопрос, однако определенного ответа не последовало. В той же беседе нарком недвусмысленно предупредил, что советское правительство «считает территорию Болгарии и проливов зоной безопасности СССР».

Гитлер к тому времени уже санкционировал начало подготовки операции «Барбаросса», о чем германский посол в Москве знать не мог.

Молотов до конца жизни отстаивал сталинскую версию неготовности СССР к войне. Он говорил Феликсу Чуеву:

«Как можно узнать, когда нападет противник? Мы знали, что с ним придется иметь дело, но в какой день и даже месяц... Нас упрекают, что не обратили внимания на разведку. Предупреждали, да. Но если бы мы пошли за разведкой, дали малейший повод, он бы раньше напал... Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать — до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали. Мы знали, что придется отступать, и нам нужно иметь как можно больше территории... Мы делали все, чтобы оттянуть войну. И нам это удалось — на год и десять месяцев. Хотелось бы, конечно, больше. Сталин еще перед войной считал, что только в 1943 году мы сможем встретить немца на равных... Когда я был Предсовнаркома, у меня полдня ежедневно уходило на чтение донесений разведки. Чего там только не было, какие только сроки не назывались! И если бы мы поддались, война могла начаться гораздо раньше».

Молотов также утверждал, что Сталин «очень не хотел войны» и рассчитывал, что Гитлер будет достаточно умен, чтобы не нападать на СССР, не завершив войны с Англией. Хотя Вячеслав Михайлович тут же оговорился:

«Но с другой стороны, Гитлеру ничего не оставалось делать, кроме как напасть на нас, хоть и не кончена война с Англией, да он бы никогда ее не закончил — попробуй закончи войну с Англией!»

О том, что сам Сталин готовил нападение на Германию, Молотов в беседах с Чуевым не обмолвился ни словом.

Молотов верил (или убеждал собеседников, будто верит), что Сталин переиграл Гитлера:

«Сталин очень хорошо и правильно понимал это дело. Сталин поверил Гитлеру? Он своим-то далеко не всем доверял! И были на го основания. Гитлер обманул Сталина? Но в результате этого обмана он вынужден был отравиться, а Сталин стал во главе половины земного шара!»

Вячеслав Михайлович утверждал, что Гитлер «уже в 1939 году был настроен» развязать войну против СССР, и то, что войну удалось оттянуть, ставил себе и Сталину в заслугу. Однако на самом деле нет никаких данных, что

Гитлер собирался вторгнуться в Россию в 39-м или в 40-м. Фактически фюрер начал операцию «Барбаросса» тогда, когда и планировал. Отсрочка вторжения на шесть недель была связана с Балканской кампанией, а отнюдь не с успехами советской дипломатии.

Молотов убеждал своих собеседников-литераторов Феликса Чуева и Ивана Стаднюка в том, что «к войне мы были готовы в главном. Пятилетки, промышленный потенциал, который был создан, он и помог выстоять. Иначе бы у нас ничего не вышло. Прирост военной промышленности в предвоенные годы у нас был такой, что больше было невозможно!».

При этом он признавал, что «перед войной народ был в колоссальном напряжении. “Давай, давай!”. А если нет — из партии гонят, арестовывают. Можно ли народ, или партию, или армию, или даже своих близких держать так год или два в напряжении? Нет. И, несмотря на это, есть такие вещи, которые оправдывать нельзя. Ошибки были, но все дело в том, как эти ошибки понять. Во-первых, чьи это ошибки, во-вторых, как их можно было избежать».

Это еще одна примечательная проговорка Вячеслава Михайловича. Он невольно признался, что больше двух лет держать народ и армию в состоянии мобилизационного напряжения было нельзя. А в таком состоянии СССР фактически пребывал с осени 39-го. Следовательно, Сталин и Молотов на самом деле были уверены, что в 41-м война начнется, но рассчитывали они на то, что начнется она совсем не по плану «Барбаросса», а мощным броском Красной армии в Западную Европу.

Чуев, по прочтении мемуаров Черчилля, заметил Молотову, что бывший британский премьер сетует на то, что «вы помогали Гитлеру в сороковом году, когда Франция воевала. Поздравили Гитлера с победой над Францией... Знали бы Сталин и Молотов, что через год им придется воевать с Гитлером!».

«Знали, прекрасно знали, — заверил собеседника Вячеслав Михайлович. — А Черчилль провалился. Он не видел перспективу. Не хотел, вернее, видеть. Он человек с большим характером, упорством. Но характера мало, надо понимание иметь».

Молотов не сомневался, что у него самого такое верное понимание мировой политики присутствовало, и оно полностью совпадало со сталинским.

И еще Молотов признался Чуеву:

«Мы ни на кого не надеялись. Что касается могущества державы, повышения ее оборонной мощи, Сталин стремился не только не отставать, но быть впереди, несмотря на то что понимал, что мы вышли на самые передовые рубежи при колоссальной внутренней отсталости — страна-то крестьянская!»

Когда Молотов говорил об ошибках, он явно имел в виду не только просчеты в подготовке к войне в части допущения внезапного германского нападения, но и ошибки в проведении массовых репрессий, когда порой репрессировали тех, кого репрессировать не стоило бы. В необходимости массовых репрессий Молотов был убежден до конца жизни, но допускал, что могли быть и отдельные ошибки. В данном контексте репрессии воспринимаются как необходимый элемент подготовки к войне, — не только для ликвидации потенциально нелояльных к советской власти людей, но и для запугивания остальных, чтобы они безропотно сносили все тяготы сверхмилитаризации экономики и последующей войны.

Репрессии против военных Молотов объяснял следующим образом:

«Такой, как Тухачевский, если бы заварилась какая-нибудь каша, неизвестно, на чьей стороне был бы. Он был довольно опасный человек. Я не уверен, что в трудный момент он целиком остался бы на нашей стороне, потому что он был правым».

В другой раз в беседе с Чуевым он отозвался о Тухачевском совсем презрительно:

«Какой он Бонапарт? Он не смог стать, он был изменником, гнуснейшим изменником, опаснейшим».

Вячеслав Михайлович убеждал Феликса Чуева, что правые еще хуже троцкистов:

«Правая опасность была главной в то время. И очень многие правые не знают, что они правые, и не хотят быть

правыми. Троцкисты, те крикуны: “Не выдержим! Нас победят!” Они, так сказать, себя выдали. А эти кулацкие защитники, эти глубже сидят. И они осторожнее. И у них сочувствующих кругом очень много — крестьянская, мещанская масса. У нас в 20-е годы был тончайший слой партийного руководства, а в этом тончайшем слое все время были трещины: то правые, то национализм, то рабочая оппозиция... Как выдержал Ленин, можно поражаться. Ленин умер, они все остались, и Сталину пришлось очень туго. Одно из доказательств этому — Хрущев. Он попал из правых, а выдавал себя за сталинца, за ленинца: «Батько Сталин! Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим!» А как только ослаб обруч, в нем заговорило...