Читать книгу "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин"

3) Мины ставить возможно ближе к неприятельским берегам и ни в коем случае не дальше пяти миль от берега, чтобы не лишить себя возможности бомбардировать Босфорские укрепления с моря.

4) Опыт Дарданелльской операции англичан показал на невозможность прорыва флота через узкие проливы без содействия армии. Поэтому план овладения в будущем Босфором намечался следующий: высадить армию на побережьи Черного моря и завладеть укреплениями пролива с сухого пути, а затем уже вводить флот в пролив, после занятия укреплений с берега, когда очистка проходов в минном поле не представит для нас больших затруднений.

5) Никакой успех на войне не может быть достигнут без риска потерь».

Разумеется, и минные постановки у Босфора не остались в наши дни без внимания строгих критиков адмирала, которые, указывая на преувеличенность отзывов об их эффективности (случаи, когда противнику удавалось протралить проходы, все-таки имели место), кажется, склонны вообще подвергнуть сомнению целесообразность действий Колчака. Стоит, однако, прислушаться и к голосу противоположной стороны – тех, кто оценивал эту эффективность на собственном опыте, часто – весьма печальном.

«… Постановка минных заграждений у Босфора и Варны русскими морскими силами летом и осенью 1916 года явилась операцией во всех отношениях замечательной, – считает германский моряк. – … Их линии заграждений тянулись до самого очертания побережья вплотную к берегу, и новые ставились так близко от прежде поставленных, что ловкость, отчетливость и уверенность, с которой русские избегали своих же на малую глубину ранее поставленных мин, поистине достойна удивления». Постановкой на небольших глубинах восхищался впоследствии и другой офицер германо-турецкого флота: «Имея особый опыт в минном деле, русские ставили мины на глубинах в 180 метров (590 футов), что до тех пор считалось невозможным». Не будем приписывать отличную выучку черноморских минеров одному адмиралу Колчаку – как мы уже знаем, успешные минные операции производились и до него, – но, вне всякого сомнения, он с честью продолжил традиции своих предшественников и имеет полное право на лестную характеристику результатов этой работы, также принадлежащую противнику: «Вследствие неприятельской оградительной деятельности большие корабли были вынуждены к бездействию».

С не меньшим энтузиазмом – хочется сказать даже «азартом» – подошел Колчак и к подготовке десанта на Босфоре, для чего в Севастополе предстояло сформировать особую дивизию (подобные формирования предполагалось осуществить и на Балтике, дабы затем перебросить их на Юг). Свои трудности, и немалые, были и здесь: для перевозки необходимого количества войск, артиллерии, обозов явно не хватало тоннажа. В начале августа, когда планы десанта были еще более крупномасштабными (6 дивизий, 6 артиллерийских бригад и 3 артиллерийских парка), Колчак, сделав соответствующие расчеты, показал Ставке, что перевезти такие силы в два приема можно было только отказавшись от транспортных рейсов, которыми снабжалась Кавказская армия. Пойти на это, разумеется, никто не мог, и адмирал обуславливал возможность десанта рядом требований, в том числе мобилизацией частных барж и парусников для каботажных перевозок у кавказского побережья, постройкой большого числа десантных плавучих средств (барж, ботов, судов типа «Эльпидифор»), наконец, завершением строительства железной дороги и шоссе Батум – Трапезунд и переносом центра тяжести грузовых перевозок на сухопутные линии. Очевидно, что все это откладывало вопрос о Босфорской операции по меньшей мере до весны 1917 года, да и Черноморская дивизия, которой предстояло играть в нем решающую роль, начала свое формирование лишь в октябре.

Идеологи десанта рисовали себе эту дивизию исключительно в радужных тонах. Командир одного из ее полков вспоминал: «Штаты были самые современные – на основании богатого опыта войны, командиры полков намечены исключительно георгиевские кавалеры, командиры баталионов – штаб-офицеры, имеющие не менее шести орденских боевых наград, ротные командиры – кадровые офицеры с фронта, унтер-офицеры – кавалеры нескольких Георгиевских крестов и, наконец, состав солдат – исключительно из гвардии и отборных матросов». Для укомплектования дивизии требовалось около трехсот офицеров и около восемнадцати тысяч нижних чинов.

Колчак, которому на Балтике так и не разрешили произвести ни одного крупномасштабного десанта, явно жаждал испробовать этот вид боевых действий на новом месте, тем более что решаемая задача – захват Проливов и Константинополя – теперь представлялась ему такой заманчивой! «Мы создадим настоящую морскую пехоту, лихую и знающую дессантное дело», – вспоминает современник слова адмирала. – «… По согласию Ставки скоро прибудут в дивизию пятнадцать тысяч гвардейцев, также японские ружья, пулеметы, бомбометы и траншейные орудия. Боевое крещение я думаю дать сначала на фланге кавказской армии, где огнем судов мы приготовим плацдарм, а затем… – наша дивизия соединится с Балтийской, образуется морской дессантный корпус, и он откроет ворота Константинополя…»

Все, однако, складывалось далеко не так легко и красиво: «Как всегда, на требование лучшего командиры частей и кораблей (которые должны были выделять пополнения для дивизии. – А.К.) присылали таких людей, от которых хотели отделаться. Офицеры с фронта прибыли хотя и с боевыми отличиями, но в массе такие отпетые алкоголики, что безудержные скандалы стали хроническим явлением жизни в Севастополе…» Не лучшим оказался и контингент, присланный из запасных батальонов Гвардии (тех самых запасных батальонов, которые вскоре так легко пойдут на мятеж в Петрограде, одержимые одним стремлением – как бы не попасть на фронт!). 20 февраля 1917 года Колчак вновь формулировал свои требования к будущей операции, теперь сосредотачиваясь на составе десантных войск: «В состав десантного отряда назначаются войска лучшего качества с испытанными боевыми начальниками, безусловно целые организационные единицы, но никак не сборные [27]. Непременным условием должно быть богатое снабжение десантных войск артиллерией, пулеметами, техническими средствами и особенно средствами связи». Сложно сказать, насколько такие требования могли быть удовлетворены, но Колчак, кажется, предпочитал смотреть в будущее с оптимизмом и даже в конце апреля 1917 года еще считал некоторые из имевшихся в его распоряжении частей, несмотря на революционное разложение, пригодными для активных десантных операций (конечно, меньшего масштаба).

… В сентябре 1916 года петроградский журналист А.А.Пиленко, посетивший Севастополь, опубликовал статью о Колчаке, которую А.В.Тимирева сочла «банальной до грусти». Может быть, именно с ее легкой руки сейчас принято иронизировать над «жонглированием потертыми словесными штампами» в том очерке и над сравнением адмирала с Суворовым. Однако, если посмотреть на это сравнение непредвзято, оно вовсе не покажется надуманным или, тем более, «глупее глупого».

«В газетах уже появилось много статей о “стальном адмирале”, – пишет Пиленко, – и – я доподлинно это знаю – А.В.Колчак искренне негодовал на “вздорные россказни” (он при мне стучал по газете и грозил “написать в штаб, чтобы этого больше не разрешали”); поневоле ограничусь самым малым… Как я ни боюсь упреков в трафаретности, но не могу не сказать, что стремительная повадка адмирала и, в особенности, сразу врезывающийся в память профиль невольно и неудержимо напоминают мне Суворова: тот тоже был весь из нервов, захваченных железной рукой хладнокровия и отваги; у того, мне представляется, тоже было такое выражение, что, мол, это все пустяки, а я вот знаю суть дела. Как это соединяется с несомненною скромностью, почти застенчивостью, – я объяснить не умею».