Читать книгу "Имаго - Юрий Никитин"

Вертинский сказал с сомнением:

– Да против классического садомазохизма никто вроде быи не возражает!.. Но когда они приносят в жертву людей, особенно – младенцев…

Эдуард поморщился.

– Никто не стоит на месте. Развивается и садомазохизм.Почему он обязательно должен быть классическим? Сейчас не времена маркиза деСада! Сейчас новые веяния, новые течения. Главное, чтобы были соблюдены праваличности и… общечеловеческие… да-да… общечеловеческие права индивидуума. Ачеловек, между прочим, вправе распоряжаться своей жизнью. Это в старину церковьналожила запреты, дескать, жизнь человека принадлежит Богу, только он вправе ееотнимать… А потом еще добавили, что принадлежит и Отечеству, царю, народу,партии! Сейчас же полная свобода от всего!.. И если человек хочет умеретькрасиво на дыбе или даже посаженным на кол, то нельзя ему отказывать в такомудовольствии… тем более что для других еще большее удовольствие – сажать его накол, сдирать с живого кожу, выкалывать глаза, обрезать уши, рвать волосы…

Вертинский хохотнул:

– Ты об этом с таким удовольствием? Сам ты не садист?

Эдуард заколебался, пугливо взглянул на меня, что-то я всевремя молчу, только слушаю, в самом деле, не пора ли переходить в стан этихсексменьшинств, как раньше перешел в предыдущие, но еще раз посмотрел на нашиморды, ответил с двусмысленной улыбкой:

– Садист есть в каждом, почитайте Фрейда… Добавлю, вкаждом из нас! Так что не зарекайтесь. Я считаю, что нельзя мешать людямполучать им свои удовольствия. Конечно, если это не нарушает общественныйпорядок, не создает пробки на улицах, не ведет к увеличению преступности иросту банд.

Вертинский напомнил:

– Но они нередко приносят в жертву и младенцев!

Эдуард поморщился.

– Вы уверены, что это садомазохисты? Может быть, все жечлены сатанинского культа?.. А как вы считаете?

Он обращался напрямую ко мне. Я ответил с полнейшимспокойствием, хотя внутри моего котла уже кипело:

– Сатанинские культы тоже разрешены. Наша православнаяцерковь что-то повякала слабо, но власти выдали лицензии, зарегистрировали, такчто все путем… Вообще-то я тоже считаю, что надо убрать последние преграды напути человека к свободе.

Эдуард расплылся в улыбке, тем более что Вертинский ненашелся, что возразить мне, только пожал плечами. Когда мы вышли на улицу и ужедвигались через улочку эсэмщиков к моей машине одни, он спросил сердито:

– Ты это чего? В самом деле так думаешь?

– В самом, – ответил я. – Пусть рухнут всеплотины разом. Пусть обыватель захлебнется в собственном дерьме.

Он посмотрел на меня искоса.

– Жестокий ты человек.

– Я?

– Не замечал?

Я ответил искренне:

– Нет, абсолютно.

Он вздохнул:

– А я давно заметил. И не мог понять, как такаяжестокость… или жесткость уживается с твоей, как бы мягче сказать,одаренностью. Ведь ты был надеждой и гордостью нашей профессуры!.. И когда тывдруг все бросил, ушел… Это был для всех шок.

Я сказал с неловкостью:

– Да я вроде бы и сейчас не голодаю.

– Я знаю, – ответил он с горечью. – Доходилислухи, что ты перепробовал и лингвистику… правда, что искал Универсальный язык,который решит все проблемы?.. и социологию, и математическую символику, и ещекучу странных вещей. Везде преуспел, в деньгах не нуждаешься, хотя мог бы статьмиллиардером… но в юриспруденции ты мог ты стать Номером Первым!.. Эх, ладно.Что у тебя? На красный свет снова попер или юсовца сбил?

– Нужна консультация, – ответил я туманно.

Он сыто расхохотался.

– Не по юридическим ли аспектам нового учения?

Я уставился с испугом и удивлением.

– А ты откуда знаешь?

– Да щас все их ваяют, – ответил онхладнокровно. – Время такое… Когда все хорошо, все прут вперед с песнями,как щас в Юсе. Когда хреново – останавливаются и непонимающе щелкают посторонам хлебалами. Когда совсем хреново – начинают думать. А когда уж совсем,как в России, тогда начинают продумывать… так сказать, неэкономические выходыиз кризиса.

Я переспросил:

– Неэкономические? Уже и термин такой есть?

Он отмахнулся:

– Да это я прям щас придумал. Я ж юрист!.. Я те чтохошь придумаю. Вот только выход так просто не придумаешь, увы. Я вот спервадаже на церковь подумал, дескать, самый удобный для нее повод появиться испасти, вытащить, повести за собой с факелом в длани, рассеивающим тьму… Нихрена! Раскрой последние страницы газет, журналов, включи телевизор, послушайрадио! Везде объявления колдунов, магов, шаманов, ясновидящих, волхвов,бабок-приворотниц и отворотниц, насылателей и снимателей порчи… Сейчас даже неСредневековье – в Средневековье церковь еще как дралась со всем… этим, – авообще эпоха пещерных медведёв. От церкви остались только массивные нелепыесооружения да клоуны в ризах, что водят туристов по залам. Церкви как таковойнет, организации нет, о церкви уже ни один серьезный политик не говорит.Несерьезный – тоже. А я – юрист! Что значит – трезвейший из людей. Смотрю посторонам – и не вижу. Ни в упор не вижу, ни издали не зрю.

– Хреново быть юристом, – сказал я. – Чересчуртрезвые люди.

– Ты же был юристом!

– Это было давно, – ответил я. – В каком-тосмутном или мутном детстве. Хотя ты прав… когда Иудея оказалась под римскимсапогом, а все восстания были утоплены в крови, по всем дорогам косякамипоперли сотни лохматых пророков, каждый проповедовал свой неэкономический иневоенный выход из кризиса.

«Форд» распахнул перед нами двери, Вертинский удивленнопокрутил головой, на фиг такие добавочные сервомоторы, даже сел с опаской,будто в зубоврачебное кресло. Я включил зажигание, мы выехали на дорогу,Вертинский сказал мрачно:

– Уже понятно, что США будут уничтожены. Уничтожениеначалось, дальше пойдет, как лавина. Козе понятно, что в нашем изнеженном мирепреимущество получает та формация, назовите ее народом, религией или чемхотите, члены которой в большей степени готовы отказываться от изнеженности.Которые могут больше перенести трудностей. У который есть Цель. Как тыпонимаешь, жить хорошо и с максимумом удобств – это не та цель, с которой можнопобедить. Тем более людей, которые намерены идти к Богу.

– К Богу?

Он отмахнулся.

– Да назови этого Бога, как желаешь: коммунизм, царствоБожье, четвертый рейх, Талибан…

– Наука, – подсказал я с ехидной улыбочкой.

– Наука, – согласился он серьезно. – А что?..Допустим, у тебя… нет, я такое даже допускать не хочу, давай предположим, что укого-то злокачественная опухоль, в просторечии – рак, осталось жить три года, аученые обещают, что вот-вот отыщут вакцину против всех видов этой гадости.Разве этот кто-то не станет молиться на науку? Не станет желать ей успеха?..Если от его голоса будет зависеть: куда отдать миллиард бюджетных долларов – назакупку оборудования для онкологического Центра или на постройку новой фабрикипо производству особо влажной губной помады?