Читать книгу "Сибирский кавалер - Борис Климычев"

Он ехал. Удивлялся перемене пейзажей. Могучие горы сменялись болотами. Потом тянулись бескрайние степи. За ними зелеными морями шумели леса. Потом вставали вновь отроги и причудливые вершины гор. Так он встретил в дальнем пути 1765 год.

Не нужно было украшать елочными ветвями дом, ибо дом его теперь был кибиткой. И она проплывала мимо океанов хвои. А иногда поднимался снежный ураган и пел вослед ездокам:

Мрака страна

Сердцу нужна,

Сердцу любезен холод,

Камень, стена,

Вот сторона,

Где я всегда молод.

Кто-то орехи грызет,

А я

Грызу черепа людские,

Эта страна

Сердцу нужна,

И не нужны другие.

Отверзались просторы. В горах летели камнепады, сверкали молнии, валились вековые ели и кедры. А на севере мерцали северные сияния, словно оборки платья сатанинской подруги. И всё это была Сибирь, бескрайняя и пока не очень понятная. У Томаса сильно болел проколотый прусским штыком бок.

Много километров кареты и кибитки тащили Томаса Девильнева по сплошной тайге. Потом дорога повернула к югу, всё чаще налетали снежные бураны. И наконец впереди показались горы.

14. ЩЕМЯЩИЕ ЗВУКИ ЦИНА

В крепости в обед, как бы в подражание столице, выстрелила пушка. Не так давно получивший генеральское звание и назначенный командующим всей алтайской крепостной линией, Антон де Скалон вышел на крыльцо нового каменного дома и сверил с выстрелом свои золотые часы, подарок императрицы.

В это время пропела сигнальная труба, извещавшая, что на горном пикете появились дымы. Наблюдатель на ближнем к крепости пикете, заметив дым дальнего пикета, дал отмашку. И тогда сорвался с места всадник-скороход. И вот он уже в Бие-Катунской крепости, рапортует у крыльца командующему: на горной дороге замечен караван в два десятка повозок.

Бой барабана. Казаки с фузеями в руках поднимаются на стены крепости. Конные ватаги вылетели из ворот с пиками наперевес. Генерал глядит со стены в подзорную трубу. Караван подошел к Бие-Катунской крепости. Уже видно, что это мирный караван. Несколько саней с русскими крестьянами-переселенцами, карета, в которой, видимо, едут чиновники, верховые казаки, волокущие на арканах несколько нерусских мужиков. Петли, захлестнувшие шею, заставляют их бежать и хрипеть. Но лица их выражают бесконечное терпение: раз надо, значит, надо! Из обитых кошмой санных кибиток выглядывали неведомые загорелые люди в теплых синих ватных халатах и остроконечных колпаках.

Карета остановилась у крыльца комендантского дома. Из неё вылез, разминая онемевшие ноги, Томас Девильнев. Внимательно оглядел он несколько приткнувшихся к горе домишек, длинную казарму, плетни, частоколы, церквушку, казарму и замысловатое строение восточного типа. Удивляло, что солнце здесь пригревало совсем по-летнему. С возвышенных мест здесь уже сочились снеготоки. А еще недавно в степях Барабы Девильнев видел на дороге замерзшего насмерть ямщика.

С крыльца комендантского дома навстречу Девильневу шагнул улыбающийся Антон де Скалон.

— С прибытием в страну золотых грез, господин майор!

В доме Томаса поразило обилие цветов из оранжерей, запах парижских духов. Девильнева приветствовали красивые женщины и два мальчика и девочка — дети генерала. Одна из женщин была женой генерала, другая была её подругой, компаньонкой, француженкой, бог весть зачем пожаловавшей в эти края. Звали её Франсуазой.

Обед был простой, но сытный. Копченое мясо дикого кабана, пироги с рыбой и клюквой, наваристый китайский чай, домашние настойки и наливки. После обеда Антон де Скалон рассказывал Девильневу:

— Каковы здешние народы? Рябит в глазах! Пестрота! Ты видел синехалатников на санях? Это беглые. Джунгарская знать передралась за престол. Цинский император Хун Ли под шумок огнем и мечом прибрал Джунгарию к рукам. Степи и горы заполнены беглыми. В горах и степях бродят шайки хунхузов[21]. Тысячи кибиток откочевали в Сибирь и на Алтай. Есть среди беглых соглядатаи, шпионы. И еще есть отряды в горах. Приходят неведомые люди и требуют дань. Двенадцать алтайских зайсанов обратились к матушке императрице с просьбой принять их под её высокую руку. Нами получено повеление исполнить это.

Еще недавно в моей крепостной линии было очень мало солдат. Несколько крепостей было разгромлено. Но я создал пешие и конные отряды из беглых раскольников, это как бы здешние гугеноты. У меня хорошие кавалеристы из донских казаков и ссыльных украинских казаков. Я строю новые крепости. Не хватает людей. И такой славный офицер, как ты, — большая подмога. Идем в караван-сарай, посмотрим на приезжих.

Они прошли в темноватое здание, возле стен были устроены галереи, а в двух залах размещались экипажи, тюки с товарами, верблюды, кони и люди. Дервиши, коричневые от вечных ночевок под открытым небом и степных ветров и в юбках из грязного рядна, привлекли внимание Девильнева. Они выкопали в караван-сарае яму, насыпали туда горящих углей, разулись, окунули ноги в тазы со святой водой. И вот они стали прогуливаться по углям. Шли неспеша, но как бы пританцовывая. Зрители сгрудились возле ямы, многие глазели сверху с лестниц и галерей, что-то восхищенно покрикивая.

Девильнев подошел к тазу со святой водой, сунул палец в таз, потом понюхал его, лизнул. Соль! Ага! Надо будет когда-нибудь самому попробовать пройти босиком по углям. Дервиши закончили свое хождение, вылили воду из медного таза в кувшин. Протерли таз полами своих юбок. Один из дервишей зазвонил в колокольчик, призывая к подаянию, а второй стал обходить с тазом зевак, сгрудившихся вокруг людей. Кто кидал в таз кусочек лепешки, кто горстку риса. С галерей и лестниц прилетели две монеты. Одну из монет дервиш попробовал на зуб. В этот момент верблюд, меланхолично жевавший обломок веника, брезгливо сплюнул и попал прямо в священный таз!

Дервиши поспешно скрылись. Антон де Скалон и Девильнев вышли из караван-сарая и стали осматривать крепостные укрепления. На крепостной стене сидел синеглазый золотоволосый юноша, в расстегнутом мундире, с однострунным инструментом с необычайно длинным грифом. Под рукой музыканта жильная струна вибрировала и издавала щемящие звуки, способствовавшие грусти. Юноша пел:

Мне грудь твою не мять уже, Сесиль,

И лепестков не рвать тончайшей розы,

Из глаз моих текут немые слезы,

Мне грудь твою не мять уже, Сесиль.

Все кончено, печальный этот май

Принес с Зайсана — смерти хризантему

И оборвал любви моей поэму,

Все кончено, печален этот май.

А завтра с императором Хун Ли

В горах Алтая предстоит сражаться,

И навсегда в глухой степи остаться,

Лежать костьми в бурьяне и пыли.

Мне грудь твою не мять уже, Сесиль.

И лепестков не рвать сладчайшей розы,