Читать книгу "Сибирский кавалер - Борис Климычев"

Действо закончилось тем, что Бафомет благословлял всех желающих ударом своего чудовищного члена по голове. Потом каждый причастился напитком, вытекавшим из-под хвоста Бафомета. Девильнев только сделал вид, что глотнул сего напитка. Вскоре они с Пьером покинули залу, уселись в свою зашторенную карету.

— Зачем было ездить туда? — спросил Девильнев, когда возвратились в дом.

— Затем, что сила любит представиться слабостью, — ответствовал Жевахов.

Еще через день был торжественный обед у графа Румянцева. Там Девильнев узнал о присвоении ему майорского чина. За участие в боях против Пруссии ему вручен был орден Святого равноапостольного князя Владимира.

Герой этой войны Петр Александрович Румянцев весело говорил ему:

— Мне сказали, что ты погиб! Я уж очень жалел, что нет больше моего славного учителя французского языка. И только после войны я случайно узнал, что ты хоть искалечен, но все-таки жив. И я сказал государыне императрице, что твои раны должны быть вознаграждены, хотя бы и с опозданием. Поверь, что я нашел бы тебе славную должность в Петербурге. Но вон Антошка де Скалон назначен служить на Алтае, и он хочет взять тебя к себе.

Девильнева представили генералу Антуану де Скалону. Он, как и Румянцев, отличился в войне. Предки его, гугеноты, бежали после Варфоломеевской ночи в Россию. Антон Данилович де Скалон родился в России и был полностью обрусевшим французом. Отлично воевал, брал Берлин. Теперь он был назначен военным комендантом Бие-Катунской крепости.

— Католики и гугеноты в России делаются просто французами. Не правда ли, майор? — сказал он Томасу. — Предлагаю вам послужить на Алтае. Её императорское величество озабочены нападением Китая на Джунгарию. Племена джунгаров вытеснены со своих земель и движутся на запад. Они вступают в борьбу с подвластными России народами. Там нужно поставить прочный заслон. Понимаю, что вы еще не совсем окрепли. Я еду в те края завтра же. А вас жду зимой. Зимний путь в сибирские края проще, все реки и болота застынут. Дорога будет прямее. Жду. Хоть будет с кем поговорить на родном языке.

Девильнев возвратился в Ибряшкино полный надежд. Узнав о предстоящем путешествии Томаса, явился к нему с визитом Захар Петрович Коровяков. Он уже оправился после огорчительного происшествия. Выпорол всех своих деревенских подданных подряд, не считаясь ни с полом, ни с возрастом. И объявил, что будет пороть их до конца их жизни, всякий раз, как настанет годовщина бунта.

Теперь он принес Томасу свою бобровую шубу. Подарил еще немецкие пистолеты и английское ружье.

— Молодой человек! — воскликнул Коровяков. — Если бы вы знали, как я вам завидую! Вы будете в краях, где не ступала нога человека. Вам придется сражаться с дикарями и чудовищами. Вы будете весь в шрамах и орденах!

— Спасибо! — отвечал Томас. — Шрамов и орденов с меня достаточно. Но долг превыше всего. И новые страны посмотреть будет полезно.

Вызов и проездные бумаги он получил в разгар зимы. При прощании плакали крепостные сиделки, выхаживавшие Девильнева. Им нравился тихий ласковый барин француз. Но не было здесь Палашки. И жители Ибряшкина и окрестных сел ничего не знали о её судьбе.

Из Москвы Томас выехал в шлафвагене. Это была такая огромная карета, имевшая внутри печку для подогрева. Но в ней он смог доехать лишь до Казани. Дальше пришлось ехать обычными каретами. Томас сочинял и читал вполголоса стихи, они помогли ему переносить тряску и качку, холод и жесткость сиденья. Он поглядывал в заиндевевшее оконце кареты, чуть раскачивался и бормотал:

Трепет длинных желтых струн,

Твой венок из мертвых трав,

череп мертвый им украшен,

в подземелье свет погашен.

Твой венок из мертвых трав,

Разве в этом я не прав.

Кто ковал, в какой ночи

Эти лилии болота?

И осоки, как мечи,

Здесь расставил всюду кто-то.

Вкус вина и яда вкус

И бездонный глаз удава,

Сердца к нам подвешен груз,

чтобы мы не убежали.

Мысль, как ящерка,

скользнула —

и остался только хвост.

Плащ, клюка, свеча, молитва,

там где стелется мираж,

И свеченье золотое,

Что такое, что такое

Эта времени частица?

Это времени частица?

Или только был мираж?

Полтысячи дорожных станций. Подорожные документы должны были свидетельствовать, что проезжающий оплатил «прогоны». Обычно на российской почтовой станции первый этаж — ямщики, бродяги, арестанты, запах сивухи, прелых онуч. Утеха — коптящая сырой осиной печь, большой самовар, полати и лавки, на которых спали вповалку. На втором этаже тепло дарили украшенные изразцами печи-голландки. В буфете звякал фарфор, источали запахи горячие закуски. В спальне широкие кровати были застланы немецкими пуховиками.

На каждой такой станции купцы доставали свою снедь. Иногда некоторые из них угощали Девильнева. Заночевали раз в ямской избе в Барабинской степи, молодой кареглазый и русобородый купчик сказал Девильневу:

— К нашим дорогам надо привыкнуть. Я вот вожу с собой мороженые пельмени и мороженые щи. И в Москву с ними ездил, и обратно мне на всю дорогу своего питания хватит! Мне никакой трактирной пищи не надо. Везу щи в мешке, вроде бы — кусок льда. А вот сейчас разморожу, и поснедаем!

Томас убедился: щи были совершенно свежими и чудесно пахли жирной наваристой говядиной.

Купец представился:

— Шумилов я, Петр Федорович. Из славного города Томска. Вы не к нам едете? В Алтай? Ну что же. Может, когда к нам в город завернете, так милости прощу. Всегда будем рады!

— В отличие от вас, я в своих делах не волен! — отвечал Девильнев. — Я человек военный, еду, куда прикажут. Но если буду в вашем городе, непременно зайду. За щи огромное спасибо. Очень оригинальный способ сохранять пищу свежей всю зиму! А чем ваш город знаменит более всего?

— Приезжайте, сами увидите! Есть и воины, есть и торговцы, и крестьяне. В Сибири жить вольнее, пока что это не все поняли. И слава богу!

В этой дороге Девильнев ознакомился с музыкой бескрайних просторов. Они пели голосом железа и меди. Это звалось бубенцами, которые привешивались за ушки к хомутам, дугам, кистям на уздечках, к седелках и оглоблям. Были колокольцы величиной с кулак, и назывались они «болхарями», а были поменьше: «глухари», «гремки», «шаркунцы». Они подбирались по тону. Изготовлялись кустарно, имена мастеров склонялись на все лады на почтовых станциях. Так тревожно и сладостно было услышать вдалеке в снежном тумане звон бубенцов встречной тройки. Вот чья-то неведомая жизнь мчится тебе навстречу, разминется и умчится в неизвестность.

И во тьме почтовых станций, и в каретах ему светили глаза Палашки, глядевшие сквозь пургу. Впрочем, если она жива, то, наверное, совсем не та. Нет, никогда не вернется её первозданная свежесть. Никогда она не будет такой, какой он увидел её впервые. У него самого поредели кудри, появились в них первые сединки.