Читать книгу "Загадка Катилины - Стивен Сейлор"

— Молодым людям нужно больше спать, чем старикам, — заметил Катилина.

— Да. Ступай спать, Метон.

Он не стал возражать, встал и почтительно поклонился нашим гостям перед тем, как уйти. Вслед за ним нас покинул и Тонгилий, отправившись в комнату, которую мы отвели ему с Катилиной.

Мы же вдвоем сидели еще достаточно долго. Ночь была тиха и спокойна. Постепенно свет в лампе принялся дрожать, и масло в ней зашипело. На небе сверкали звезды, луны не было.

— Ну, Гордиан, разве я не отдал тебе должное, рассказывая ту старую историю?

Некоторое время я молчал, глядя на звезды, чтобы не смотреть на Катилину.

— Я бы сказал, что ты достаточно правдиво изложил факты.

— Ты говоришь каким-то недовольным голосом.

— Мне многое до сих пор кажется сомнительным в том случае.

— Сомнительным? Пожалуйста, Гордиан, будь откровенен.

— Мне кажется странным, что человек может так много времени ухаживать за женщиной, давшей обет целомудрия, если только у него нет на уме чего-то другого.

— Опять меня не понимают! Это проклятие, которое на меня наложили боги, — окружающие никогда не замечают моего истинного лица, а всегда видят противоположное моим намерениям. Когда мои помыслы чисты, меня обвиняют во всех грехах, а стоит мне отступить со стези добродетели, как меня сразу же принимаются хвалить.

— А как же мог Клодий предполагать, что ты ответишь на ложный вызов Фабии, если он не знал, что вы больше, чем просто друзья?

— Опять иронизируешь. Да, часто наши враги являются наиболее честными из наших судей. Клодий знал, что у меня отзывчивое сердце и безрассудный дух. Он выбрал наиболее подходящую для меня девушку. Если бы я на самом деле был любовником Фабии, я бы почувствовал неправду и не пришел бы.

— И снова я вспоминаю защитную речь Катона — он особо подчеркивал тот факт, что, когда верховная жрица вбежала в комнату, вы были совершенно одеты.

— Не забывай, что и убийца сказал то же самое перед тем, как испустить дух. Клодий дал ему распоряжение подождать до тех пор, пока мы не разденемся, и только тогда убить своего сообщника. Но убийца сказал: «Я понял, что они так и не разденутся!» И повторил это несколько раз, разве ты не помнишь?

— Я-то помню, но опять же, почему Клодий был так уверен, что вы разденетесь? Это во-первых, а во-вторых, чтобы совокупиться с женщиной, не требуется раздеваться, достаточно просто приподнять одежды.

Я перевел взгляд со звезд на Катилину, но так как лампа почти уже погасла, я не разглядел его глаз. Губы его, казалось, расплылись в улыбке, но, возможно, мне это только почудилось.

— На самом деле, Гордиан, ты изворотлив, как любой адвокат. Я рад, что против меня говорил этот идиот Клодий, а не ты. Иначе не видать мне спасения. — Он вздохнул. — Во всяком случае, это старая история, о ней уже почти забыли, как и о восстании Спартака. Она годится только для того, чтобы позабавить молодых людей, вроде твоего сына.

— Кстати, насчет Метона…

Опять у тебя недовольный голос.

— Пока ты у меня в доме, я хотел бы, чтобы ты не подрывал моего авторитета главы семейства.

— Разве я чем-то тебя уже оскорбил?

— Ты несколько раз сомнительно отозвался обо мне в присутствии моего сына. Я понимаю, Катилина, что у тебя такая манера общения, но ведь Метон все воспринимает всерьез. Я попрошу, чтобы ты не смеялся надо мной, хотя бы и из добрых побуждений. Не хочу, чтобы меня унижали в его глазах.

После моих слов, произнесенных спокойным и бесстрастным голосом, воцарилась тишина. Я заметил, как Катилина сжал челюсти и посмотрел на звезды. То, что он ничего не ответил, могло свидетельствовать о том, что он обиделся и прикусил язык. Может, я и обидел его. Но жалеть его я не стал.

Наконец, рассмеявшись тихим и мягким смехом, он заговорил:

— Гордиан, — но нет, ты опять подумаешь, что я над тобой смеюсь. Но все равно скажу. Как я могу подорвать твой авторитет, если мальчик прямо-таки обожает тебя? От такого почитания любые насмешки отскакивают, словно камешки от скалы. Но все равно я прошу у тебя прощения. Я гость в твоем доме, а вел себя так, словно нахожусь у себя и не обращаю внимания на твою чувствительность. Это грубо с моей стороны, не говоря уже о недомыслии. Поверь, я серьезно говорил, что люди иногда не понимают истинных моих намерений. Если бы я научился поступать всякий раз наоборот, тогда все бы остались довольны.

Я уставился на него в темноте, не понимая, чувствовать ли себя оскорбленным или простить его, смеяться над ним или бояться его.

— Если я тебе иногда не доверяю, Катилина, то только потому, что ты говоришь загадками.

— Загадками люди говорят, когда не могут придумать ничего другого.

— Ты немного циничен, Катилина.

Он опять рассмеялся, на этот раз как-то горько.

— Опять же, находясь в безвыходной ситуации, человек часто прибегает к загадкам как к последнему убежищу. Кто такой Цицерон, а кто я? Нет, не отвечай. — Он помолчал, а потом продолжил: — Я понимаю, что между тобой и Цицероном пробежала какая-то кошка.

— У нас всегда с ним были кое-какие разногласия. Я и не скрывал этого.

— Ты не единственный, кто разочаровался в нашем консуле. Годами Цицерон демонстрировал свою независимость, свою приверженность реформам — этакий выскочка из Арпина. Но когда настал его черед бороться за место консула, он понял, что сторонники реформ почти что у меня в руках, и тут он, не медля ни мгновения, перебрался в противоположный лагерь и стал марионеткой в руках наиболее реакционных кругов Рима. От такого скачка у любого бы закружилась голова, но он так и продолжал разглагольствовать, не остановившись ни на секунду. Другие бы удивились такому превращению, но я предвидел это с первых дней его кампании. Это человек, который поступится любыми принципами ради должности. Все его более или менее чистосердечные сторонники — вроде Марка Целия — давно уже покинули его и оставили на милость олигархии. А у оставшихся не больше принципов, чем у него. Они просто тянутся к власти, как цветы к солнцу. Весь прошедший год в Риме был чистым фарсом.

— Меня не было в городе.

— Но ты ведь иногда приезжал в Рим?

— Совсем не приезжал.

— Я и не порицаю тебя. Гадкое место, город без надежд. Олигархия победила. На лицах людей написано смирение. Вся власть находится в руках кучки семей, и они ничем не поступятся, чтобы удержать ее. Какая-то надежда появилась в связи с законопроектом Рулла, но Цицерон сделал все возможное, чтобы отклонить его.

— Прошу тебя, Катилина! Целий наверняка сказал тебе, что от разговоров о политике мне не по себе — меня словно пчелы жалят.

Хотя в темноте и не было видно лица моего собеседника, но я чувствовал, что он пристально смотрит на меня.