Читать книгу "Моя легендарная девушка - Майк Гейл"

Я хотел знать, как это случилось.

Я хотел знать, почему это случилось.

Я хотел знать все.

Но больше всего я хотел, чтобы Агги вернулась ко мне.

Во всей этой истории была только одна хорошая сторона: я понял, что не имеет смысла притворяться, будто я уже ничего к Агги не чувствую. Любить ее было безумием. Я тысячи раз взвешивал все за и против, но всегда приходил к одному и тому же результату: она мне была необходима. Она была мне не пара, она не хотела, чтобы я стал частью ее жизни, но я ничего не мог поделать со своими чувствами. Я любил ее. Я был не в силах лгать себе, хотя больше всего мечтал себя обмануть. Я не мог забыть о ней. С течением времени она становилась — если такое возможно — все важнее и важнее для меня. Я не мог заменить ее другой девушкой, потому что всякий раз сравнивал бы их, других, с ней, и любая девушка проигрывала в сравнении. Я не мог вернуть прошлое, но и двигаться дальше я тоже не мог. Я оказался заперт в одиночной камере с табличкой «бывший любовник», и компанию мне составляли только прекрасные воспоминания.

Оглянувшись, я обнаружил, что ноги принесли меня к итальянскому магазинчику в начале Холловей-роуд. Я опустил конверт в почтовый ящик у входа, решил не заходить внутрь за шоколадкой и пошел дальше по улице. Цель моего путешествия, сколь ничтожной она ни казалась, была достигнута, но домой мне не хотелось. Вот почему я взял с собой «Лондон от А до Я».

«Саймон уверен, что в Арчвее из достопримечательностей есть только какое-то кафе, где этот хренов Джордж Майкл подписал свой хренов контракт, — подумал я, выходя из квартиры. — Но тут где-то находится могила Маркса. Почему бы не отыскать ее?»

Открыв справочник на Арчвей-роуд и заложив это место пальцем, я перешел дорогу на светофоре у метро и направился к Хайгейт-роуд. Когда я проходил мимо Виттингтонской больницы, оттуда выехала скорая, которая вдохновила меня на следующее видение:

Саймон подхватил редкую болезнь крови. У меня, единственного на всей земле, подходящая группа крови, только я один могу его спасти.

— Вилл, только ты один можешь меня спасти, — слабо шепчет он, сжимая мою руку.

— Надо было думать об этом до того, как ты начал лапать мою девушку, — отвечаю я.

Еще пять минут и один перекур спустя я снова сверился с путеводителем. Оставалось совсем недалеко. Через дорогу виднелся старый церковный рынок, обозначенный на карте. Теперь его перестроили под квартиры для всяких молодых карьеристов. А немного дальше — ворота Хайгейт-парка. В парке никого не было видно, только одна женщина средних лет в высоких зеленых резиновых сапогах выгуливала йоркширского терьера. Проходя мимо пруда в центре парка, я столкнулся с тучей мошки, немалая часть которой нашла свою гибель, попав мне в нос и в горло. В любое другое время это вдохновило бы меня на тираду в защиту прав животных, но сейчас ничто не могло меня задержать. Мне надлежало выполнить миссию, и могила Маркса была моей целью. Там все станет ясно.

Я дошел до противоположных ворот парка и повернул налево. Вот оно — Хайгейтское кладбище. За воротами в двух ярдах от ограды стояла маленькая белая хибарка, на которой было пришпилено написанное от руки объявление: вход — 50 пенсов с человека.

«Куда катится этот мир, если даже за то, чтобы посетить покойного левого мыслителя, приходится платить?»

В раздражении я заплатил чрезвычайно жизнерадостной пожилой женщине, притаившейся внутри будочки, ее сребреники. Она спросила, знаю ли я дорогу. Я сказал «да», чтобы она не попыталась продать мне еще и карту.

На кладбище было спокойно и почти так же тихо, как прошлой ночью на улице, но если прислушаться, можно было засечь шум проезжающего грузовика, так что имело смысл перестать прислушиваться. Меня окружали могилы. Марксу составляла компанию уйма людей, умерших за последние две сотни лет. Время источило могильные плиты, многие слились с пейзажем — плющ, трава и палая листва довершили дело, и теперь они смотрелись очень естественно. Более новые надгробия, напротив, выглядели угнетающе неуместно, будто кто-то повтыкал в землю отполированные мраморные закладки. Я взял на заметку напомнить матери, что предпочитаю кремацию. Если бы я понадеялся на нее в организации своих похорон, она поставила бы мне самое гладкое и блестящее мраморное надгробие, какое можно себе представить, — специально, чтобы мне потом всю вечность было неловко.

Бесцельно блуждая по кладбищу и время от времени останавливаясь, чтобы прочитать странные надписи, я наткнулся на могилу или, скорее, надгробие, которое искал. Ошибки быть не могло — на пьедестале из светлого камня возвышалась металлическая голова лысеющего бородатого мужчины. Даже если бы я никогда не видел Маркса на картинках, я бы его сразу узнал. Он выглядел именно так, как должен был, по моим представлениям, выглядеть отец современного социализма: немного грустный, слегка уставший от жизни, нечто среднее между Санта-Клаусом и Чарльтоном Хестоном, но с этаким блеском в глазах, как будто его вот-вот осенит, в чем смысл жизни. Надпись на могиле золотыми буквами гласила:

«ФИЛОСОФЫ ЛИШЬ ОБЪЯСНЯЛИ МИР.

СМЫСЛ В ТОМ, ЧТОБЫ ЕГО ИЗМЕНИТЬ».

Как и следовало ожидать, его могила стала Меккой для марксистов со всего света, как могила Джима Моррисона[50]в Париже стала прибежищем для поэтов-недоучек со всей Европы. У подножия мраморного постамента в беспорядке лежали искусственные розы и клочки бумаги с разнообразными посланиями. Я наклонился и прочитал одно из них:

«СПАСИБО ОТ ВСЕХ,

КТО БОРЕТСЯ ЗА СВОБОДУ ПО ВСЕМУ МИРУ».

Подписи не было.

Я еще раз внимательно прочитал надпись на памятнике, и мне стало стыдно. Маркс пытался изменить мир к лучшему. Он хотел, чтобы рабочие имели возможность изучать философию по утрам и ходить на рыбалку после обеда. Он хотел положить конец тирании, считая, что все люди равны. А я хотел только одного — вернуть мою бывшую девушку. Это была эгоистичная цель, и, если бы я ее и достиг, кроме меня от этого никто бы не выиграл. Как только эти укоризненные мысли возникли в моей голове, я почувствовал, как машинально пожимаю плечами, будто говоря «ну и что?». Мне подумалось, что, наверное, все люди похожи на меня. Дайте человеку благородную цель, и он будет драться насмерть за свои убеждения, но пусть его бросит любимая женщина — и его высокие принципы перестанут иметь для него всякое значение.

Я стоял так неподвижно и так глубоко погрузился в собственные мысли, что дрозд слетел с ветвей дуба над головой Маркса прямо к моим ногам. Он ухватил клювом ветку раза в два больше его самого и попытался ее куда-то утащить. Он боролся с ней минут пять, нахмурив напряженно свой покрытый перышками лоб, а потом сдался и вспорхнул на серебристую ветку березы слева от меня, шагах в четырех, чтобы отдышаться. Этот дрозд был мной. А я был дроздом. Агги — этой веткой. Те пять минут, что дрозд трудился над веткой, были теми тремя годами, что я провел в попытке вернуть Агги. Как Бог и «Макдональдс», Агги была вездесуща.