Читать книгу "Наследник Клеопатры - Джиллиан Брэдшоу"

Доктор, как показалось Цезариону, согласился с Ани. Сквозь густую пелену юноша слышал, как он говорил караванщику о том, какие лекарства следует давать, чем кормить и как перевязывать рану.

У греков было принято бриться. Бороды в основном были у философов-киников.

– Я приду завтра утром, – наконец сказал доктор и вышел из палатки.

Цезариона долго не покидало странное ощущение подвешенности и медленного кружения в плотном тумане.

Через некоторое время – сказать точно Цезарион не мог – пришел Ани и начал возиться с перевязкой.

– Ты не должен был говорить ему о моей болезни, – упрекнул его Цезарион.

– Кому ему? – спросил Ани.

Цезарион понял, что прошло уже много времени с тех пор, как ушел доктор, и подумал: «Мне не следовало принимать это лекарство, оно слишком сильное. Мог бы обойтись и без него. Я могу себя выдать. Этого нельзя делать ни в коем случае».

– Тому доктору, – с явным недовольством произнес он. Ани только фыркнул в ответ.

– Мальчик, он доктор! Ему нужно об этом знать. Ты же слышал, как он сказал, что твоя болезнь может повлиять на ход лечения.

Цезарион почувствовал божественную прохладу, когда Ани положил свежий компресс на его воспаленный бок.

– Дома у тебя были приступы раз в месяц, – продолжил египтянин, – а тут, с тех пор как я тебя встретил, уже дважды.

«Даже чаще, – борясь с одолевающей его сонливостью, подумал Цезарион. – Просто небольшие приступы проходили незаметно».

– Дома было легче, – слабым голосом ответил он караванщику. – Не было такой жары. Обычно становится хуже, если я испытываю голод, жажду, сильно перенапрягаюсь или, наоборот, ничего не делаю. И еще... – юноша запнулся и глухо добавил: – Если испытываю страдания или сильную страсть.

– Не стоило становиться солдатом, правда? – Ани наклонился ниже. Его лицо казалось каким-то резко очерченным и неестественно отчетливым. – Страсть тебе во вред? О Изида и Серапис, что это значит? Тебе следует избегать женщин?

Цезарион вспомнил Родопис, в которую он влюбился, когда им обоим было по шестнадцать лет. Ее смех звучал так красиво – весело, свободно и непринужденно, у нее были такие лучистые глаза и красивая грудь. Но она была рабыней, и, когда его мать застала их спящими в одной постели, Родопис продали на невольничьем рынке. «Я очень сожалею, – сказала ему Клеопатра, когда он пришел к ней весь в слезах, – но ты же знаешь, что это повредит твоему здоровью».

– Да, мне следует избегать женщин, – с горечью в голосе ответил Цезарион.

– Святая мать Изида, какая страшная участь!

Ему показалось, что Ани еще что-то сказал. Он хотел было переспросить его, но египтянин уже ушел.

Цезарион не помнил, как он уснул, но, очнувшись от забытья, увидел, что Ани снова рядом. Головокружения уже не было, да и сознание достаточно прояснилось. Он понял, что лекарство, которое ему дал доктор, перестает действовать. Однако же, как сразу заметил Цезарион, боль не стала сильнее по сравнению с тем, как это было утром.

– Арион, – явно волнуясь, обратился к нему египтянин. – Мне нужна твоя помощь.

«Да уж, конечно, – с кислой миной на лице подумал Цезарион. – Ты ведь намерен использовать меня».

– Архедам пригласил меня на ужин, – продолжал Ани. – Ужин по греческому обычаю. Мне нужно надевать гиматий?

В первую секунду Цезарион даже растерялся и не нашелся, что сказать ему в ответ. У него в голове не укладывалось, как можно разбудить человека, чтобы задать такой ничтожный вопрос. Но египтянин с такой тревогой смотрел на него, что Цезарион понял: для Ани этот вопрос совсем не пустяковый, поскольку караванщик, взявший на себя роль настоящего хозяина, был совершенно сбит с толку этим приглашением. Это одновременно и удивило, и порадовало Цезариона: Ани, возможно, и наблюдательный, и умный, и сильный, но ему далеко до благородных манер, и он сам это прекрасно понимает. У Цезариона мелькнула шальная мысль, а не ввести ли ему неотесанного мужлана в заблуждение, чтобы тот выставил себя в дураках, но тут же отбросил ее. Нет, он не может этого сделать. Ани, который постоянно повторяет, что он должен ему по гроб своей жизни, прав: египтянин действительно спас его.

– Который час? – спросил Цезарион.

– Сейчас? Где-то два часа до заката.

– Да нет! В котором часу ужин? Когда он начинается?

– Ух... Через час.

– Сколько будет гостей?

– Я не знаю точно. Архедам сказал, что пригласит Клеона, капитана «Благоденствия».

– Кого?

– Капитана корабля «Благоденствие»! Святая Изида! Это человек, от которого зависит все мое предприятие! Я хочу, чтобы он принял меня как партнера, а не просто как покупателя!

– Вряд ли Архедам пригласит лишь двух человек, – рассудительно заметил Цезарион. – Вы будете возлежать, и в таком случае получится дисбаланс. Слишком рано для неофициальной встречи, но уже достаточно поздно для званого обеда. Скорее всего, за ужином будет шесть человек и подадут три блюда. Тебе нужно надеть хороший гиматий, а вот венок приносить не следует.

Похоже, Ани разволновался еще больше.

– О боги! Значит, ужин будет официальный? Мне нужно облачиться в длинный гиматий? Ох уж эти тряпки, чтоб им пусто было! У меня никогда не получалось надеть их так, чтобы они красиво свисали. Ты сказал, что мы будем лежать? Мне придется есть лежа, завернувшись в кусок ткани?

Цезарион привстал с постели. У него слегка кружилась голова, но в целом он чувствовал себя сносно.

– Неси гиматий, – приказал он. – Я покажу тебе, как его надеть.

Через три четверти часа караванщик, выслушав многочисленные наставления Ариона и облачившись в неудобный длинный гиматий, двинулся в путь.

А Цезарион, уставший, недовольный собой, снова лег, думая о том, что благодаря ему египтянин не окажется в глупом положении. Он не заметил, что этим вечером между ним и Ани установилась некоторая гармония.

Один из погонщиков – Имутес, который был помладше, – принес в палатку миску с бульоном. Он поставил еду возле головы Цезариона, задержался на некоторое время у его постели и, нахмурившись, ушел.

– Я дал ему бульон, – чуть слышно сказал он отцу, не отходя от палатки.

– Хорошо, – отозвался Менхес. – Но если он дал хозяину дурной совет, то пусть у него случится заворот кишок.

И сын, и отец – оба говорили на египетском просторечии. Цезарион подумал, догадываются ли они о том, что он может подслушать и понять их. Греки, которые жили в городах, обычно не знали народного диалекта. Однако царица выучила язык своих подданных – первая во всей династии – и заставила своего сына тоже овладеть им. Он взял в руки миску с бульоном и с опаской понюхал его. С виду бульон выглядел вполне безобидно и даже имел приятный запах. Бульон как бульон, подслащенный немного медом.