Читать книгу "Брачные узы - Давид Фогель"

Гордвайль не ответил: возможно, просто не слышал вопроса. Пожал плечами, словно оправдываясь. Он ясно понимал, что иначе не будет никогда.

Tea спрыгнула с дивана и подбежала к зеркалу над рукомойником. Обеими руками она приподняла груди, мгновение взвешивала их, словно желая определить точный их вес, и стала одеваться.

По воскресеньям и в другие выходные, если родители Теи не приглашали их к себе, то они обедали дома, готовя все сами, просто и небогато. Жалованья не хватало, и они постоянно страдали от отсутствия денег. Особенно Гордвайль. Поскольку почти все деньги, его и ее, тратила одна Tea. Не ограничивая себя ни в чем, она покупала все, что хотела. Потом приходила просить денег у Гордвайля. На повседневные нужды ничего не оставалось. Получая теперь у доктора Крейндела двести двадцать пять шиллингов в месяц, сумму вполне достаточную на жизнь одному человеку, особенно такому непритязательному, как он, Гордвайль вечно ходил без гроша в кармане и, как и прежде, постоянно обхаживал кого-нибудь, чтобы занимать до смешного по мелочи и покупать себе дурного табака или кусок хлеба. Он почти голодал и был весь в долгах, даже больше, чем прежде.

Отношения его с Теей установились с первого дня и с тех пор не менялись. Сразу после свадьбы Tea без обиняков объявила ему, чтобы он и не думал, будто ее образ жизни изменится из-за замужества хоть на волосок… Она по-прежнему вольна делать все что душе угодно… Она и делала все что душе угодно; часы досуга, вечера и выходные, она проводила не с Гордвайлем, а на каких-то вечеринках в местах, о которых ему ничего не было известно. Он не знал, ни когда она уйдет, ни когда вернется. И если поначалу это казалось ему немного странным и не соответствовало его представлениям о том, какой должна быть семейная жизнь, то потом он понемногу привык — выбора не было. С ревностью, беспрерывно мучившей его вначале, он постоянно боролся, пытаясь вытравить ее, и даже, по крайней мере на первый взгляд, преуспел в этом. То есть вытравить ее он не сумел, но загнал в какой-то потаенный уголок души, где она только и ждала часа, чтобы прорезаться с еще большей силой. Он искал объяснение поведению жены, оправдывал ее как мог, очевидные факты толковал так, как ему было удобнее, и, главное, изо всех сил старался закрывать глаза на этот пугающий аспект их жизни. Но все его существо было теперь постоянно угнетено, он словно носил в себе ростки смертельно опасной болезни. Весь как-то съежился и вечно ходил мрачный, подавленный, непрерывно испытывая внутреннее напряжение. Казалось, невидимая преграда возникла между ним и остальным миром. Очень редко теперь бывал он раскованным и весело смеялся на дружеской вечеринке.

Он прилагал всяческие усилия, чтобы скрыть истинную сущность отношений между ним и Теей, однако друзья знали правду. Взгляд их, взгляд сторонних наблюдателей, был острее, и картина получалась более выпуклой, объемной. Они видели и знали многое из того, что оставалось скрытым от Гордвайля. Со временем истинная сущность Теи стала ясна и тем из друзей Гордвайля, кто сначала заблуждался на ее счет, и все они приняли его сторону.

Tea закончила одеваться. Она стояла уже в пальто и шляпе, готовая к выходу. Был почти час дня.

Она обратилась к мужу, сидевшему без движения на диване:

— Да будет тебе известно, я еду к родителям обедать. Поедешь со мной?

Однако по ее тону он понял, что его участие нежелательно. Кроме того, они не были приглашены. Он отказался.

— У тебя есть деньги?

— Нет. Может, грошей двадцать, не больше.

— Где же все твои деньги?

— Ты ведь знаешь, что у меня нет, — сказал Гордвайль, будто извиняясь. — Вчера я отдал тебе три шиллинга. И потратился на масло — и это все.

— Но мне нужны деньги! Ты должен предпринять что-нибудь! Зайди к госпоже Фишер, может, она даст немного!

— Я не могу, — ответил Гордвайль, вертя в руках трубку. — Мы и за комнату еще не отдали ей за прошлый месяц. К тому же я и так уже должен ей шиллингов двадцать.

— Что же мне делать, — опустилась Tea на стул с выражением отчаяния на лице. — Как бы то ни было, мне нужны деньги! И дома тоже нет ни копейки! Я вчера видела Польди. У них тоже хоть шаром покати!

Она задумалась на минуту и начала снова:

— Рудольфус, послушай, может, ты все-таки зайдешь к старухе! Ты же видишь, что мне действительно нужно!

— Но я не могу, дорогая моя, действительно не могу! — взмолился Гордвайль. — Она не даст, я знаю, не даст. После обеда я пойду в город, может, сумею занять у кого-нибудь.

— Да я же говорю тебе, что мне нужно сейчас, сейчас, сию минуту! — уже кричала Tea в ярости, подчеркивая каждое слово. — Неужели это непонятно, идиот!

Гордвайль замолчал. В смущении он достал из кармана табак и стал набивать обугленную трубку с треснутой до половины чашечкой. «Деньги, деньги, — молотом стучало у него в голове, — где взять денег?» Он встал и подошел к жене, которая сидела у стола, подпирая голову руками; встав у нее за спиной, он попытался успокоить ее. Погладил ее по спине и сказал мягко:

— Послушай, дорогая, ты же знаешь, я бы со всей душой… но ты же понимаешь…

В тот же миг, не успев понять, что произошло, он был ослеплен взорвавшейся на его щеке пощечиной. Искры посыпались у него из глаз, голова мотнулась назад, словно потеряв на мгновение связь с туловищем. В первый момент Гордвайлю показалось, будто дом рухнул и потолок обрушился ему на голову. Он все еще не чувствовал боли и только выдавил из себя испуганно: «Что такое?» Все свершилось в мгновение ока. Затем он явственно почувствовал жжение на левой щеке и словно сквозь туман увидел, как Tea приблизилась к двери и вышла. Какое-то время он смотрел на дверь, за которой скрылась его жена. Квадрат солнечного света, падавшего наискось на пол рядом с дверью, притянул его взгляд. Пятно это показалось ему горячим и необычно ярким. Гордвайль быстро шагнул вперед, наклонился и коснулся солнечного квадрата на полу. «Не так уж и горячо, — пробормотал он сам себе. — Мне просто почудилось». Выпрямился и остался стоять на месте. Он старался не думать о том, что сейчас произошло. Словно ничего не случилось. Словно все было в полном порядке. Но в тот же миг рука его безотчетно поднялась к лицу и дотронулась до горящей щеки. Внезапный проблеск — и все происшествие встало у него перед глазами с удивительной отчетливостью. В щеке появилась тупая боль, как будто он сию секунду получил пощечину. «Должно быть, она привстала сначала, потому что она ведь сидела, а сидя это невозможно…» — промелькнула у него вздорная мысль. И тотчас его охватило чувство нестерпимого стыда. По-прежнему стоя на месте, он безотчетно окинул взглядом комнату — не видел ли кто. Но еще более, чем за себя, его мучил стыд за нее, за Тею. Теперь ей наверняка будет стыдно посмотреть ему в глаза, подумал он. В этот миг он чуть было не бросился вслед за женой, которая не могла еще уйти далеко, — успокоить ее, попросить у нее прощения. Даже сделал шаг в сторону двери. Затем вдруг повернулся, случайно увидел собственное отражение в зеркале напротив, над рукомойником, заметил, что его обычно бледное лицо и запавшие щеки сейчас покраснели и словно горели каким-то невидимым огнем, и безмерная усталость охватила его. Тогда он подошел к дивану, растянулся на нем и зажег трубку, которую держал в руке все это время.