Читать книгу "Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов"

— Ваше величество, я вынужден просить извинения, но ваши слова звучат неубедительно. Я привык судить не по словам, а по делам.

Наполеон и мир

Дерзко, дерзко! И тут император взорвался как артиллерийская граната. Осколки гнева брызнули в разные стороны. Он подошел скорым шагом к трюмо и схватил знаменитую треугольную шляпу. Неужели он собирается уйти? И не попрощавшись? Повертев, однако, ее в руках, будто раздумывая, то ли надеть на голову, то ли швырнуть под ноги, как поступал в минуты величайшего раздражения, император обернулся — на каблуках! — и, прочитав на лице Толстого непреклонность, все-таки бросил любимую на паркет, да с такой силой, что она скользнула крученой кривой и подлетела к ногам Бенкендорфа. Тот поднял треуголку моментально и без колебаний и протянул императору:

— Ваша шляпа, сир!

— Ах, оставьте! — воскликнул Наполеон, защищаясь от услуги ладонью. — Послушайте, господин Толстой! Не император французов беседует сейчас с вами, а простой дивизионный генерал говорит с другим дивизионным генералом…

У Бенкендорфа мелькнуло: вот это, пожалуй, правильно. Дивизионный начальник средней руки. Ему показалось унизительным стоять, держа треуголку великого человека. Акт вежливости он исполнил. Он сделал шаг и опустил знаменитый предмет на столик перед Дюроком. Движение вызвало у Наполеона ярость. Ляжка, обтянутая лосиной, задрожала. «Выдворю наглеца из Франции в двадцать четыре часа». Он не знал, что наглец уже собрался сам сбежать. Но сейчас император притворился, что ничего не заметил.

— Пусть я буду последним из людей, если не исполню добросовестным образом Тильзитский договор, но если я и очищу от своих войск Пруссию и герцогство Варшавское, то только тогда, когда вы очистите Молдавию и Валахию. Впрочем, в год все уладится между Россией и Францией.

«Ты не очистишь родину мадам Валевской по собственному желанию». Валевская безумно нравилась Бенкендорфу. Он отдавал предпочтение женской симпатии перед женской красотой. Валевская в высшей степени обладала этим притягательным и чарующим свойством. Император ни за что не оставит сына под ферулой русского царя. Интересы миллионов людей не учитывались ни в малейшей степени. Одна улыбка полноватых и резко очерченных губ симпатичной польки стоила тысяч жизней. Марго ей здесь проигрывала. Ее улыбка была романтична, но вместе с тем и жестка. Она легко перетекала в гримасу — ироническую, насмешливую, уничижительную.

— Срок очень долог, — ответил Толстой, не скрывая раздражения и тем нарушая заведенный обычай.

В лучах наполеоновского солнца никто не имеет права — даже враги! — выражать неудовольствие. Русский упрям, и его пора проучить.

— Я считаю от Тильзитского мира, — притопнул сапогом император. — Да, от Тильзитского мира! Значит, минет шесть месяцев. Видно, что вы, господин Толстой, не дипломат. Вы хотите, чтобы дело шло, как войско, галопом.

«Далеко галопом не уйдешь», — подумал Бенкендорф. Да он артиллерист!

— Такие важные дела, каким подобных никогда не бывало в Европе, должны хорошенько созреть. Но у вас, кажется, своя система, и отличная от системы вашего двора. Вы принадлежите к антифранцузской партии. Отсюда у вас недоверчивость.

Франция слишком честолюбива, по мнению русского. Он предпочел бы союз с Англией. Не выйдет! «Я не допущу прорыва блокады!» — решительно произнес внутри себя Наполеон.

Однако напрасно император уколол посла. Толстой, конечно, прямолинеен, но далеко не прост, ох как не прост! Его нелегко сбить с позиции и унизить.

— Упреки в принадлежности к партии, ваше величество, меня оскорбляют. Я русский — и только! И не принадлежу ни к английской, ни к французской партии.

Ярость, кипевшая в императоре и уже вырвавшаяся однажды наружу, опять ударила горячим гейзером.

— Я еще вам не говорю, что не очищу Пруссию, если даже вы сделаете Дунай своей границею. — И Наполеон остановился напротив посла, подрагивая ляжкой и вглядываясь в его лицо.

На этого русского нельзя подействовать любезностями. Он полон предрассудков и предвзятых мнений. Конечно, к его достоинствам относится прямота и известная откровенность, но он недоверчив, подозрителен и, в сущности, не умен.

— Как вам будет угодно, ваше величество, — отозвался Толстой, уловив в глазах императора нелестное мнение о себе.

В его задачу не входит выводить из терпения могущественного собеседника.

— Я готовлю войско для экспедиции в Африку. Я захвачу земли готтентотов и папуасов и сделаю Францию владычицей огромной и богатой территории.

«Неужели это правда? — подумал Бенкендорф. — А проигранная кампания в Египте? Неужели он забыл о поражении под стенами Сен-Жан д’Акра? Два месяца он осаждал, штурмовал и уговаривал, но пришлось все-таки ранним майским утром оставить позиции и бежать прочь. Он потерял генералов Кафарелли, Бона, Рамбо. Дюрок и Ланн получили тяжелые ранения. В Египте он потерял и любимого генерала Сулковского. Кому он проиграл сражение в тот момент, когда путь в Индию, казалось, был приоткрыт? Полковнику английской армии Ле Пикару де Фелиппо — однокашнику по Парижскому военному училищу и давнему недругу. Еще мгновение, и адмирал Нельсон поймал бы его в ловушку. В рваных сапогах, изнывая от жары и начинающихся болей в животе, он шагал впереди обглоданных обжигающим ветром солдат, постоянно тревожимый всадниками, которые кружили на горизонте, выпроваживая из пустыни и ожидая, как тяжелые и вонючие грифы, когда у французов иссякнут остатки сил и они начнут устилать собственными телами шуршащий песок».

— Я согласен, чтобы Россия приобрела себе всю Швецию вплоть до Стокгольма. Пусть император Александр поскорее завершает войну со шведами. Я полагаю, что осенью мы с ним вновь встретимся.

И Наполеон начал излагать свои завоевательские планы, напоминающие бред, но русские уже слушали невнимательно. Дюрок сидел, устремив взгляд в пространство, с ничего не выражающим лицом. Он, вероятно, хорошо помнил египетские приключения. Интересно, что он думал на самом деле о намерениях императора?

Толстой и Бенкендорф вынесли из спора основное. Бонапарт пытается скрыть намеченное движение войск к рубежу Испании. Если он завел речь об Африке, значит, он готовит новую интервенцию на Пиренейский полуостров. Что он забыл в Африке?

Внезапно император умолк и приблизился к столику Дюрока.

— Дюрок, сделайте одолжение…

Дюрок поднял на повелителя глаза, оторвавшись от какой-то точки между листами бумаги и треуголкой. Бенкендорф невольно проследил за его взглядом. Наполеон резко повернулся к Толстому:

— Я не очищу так быстро Пруссии, господин посол. И вот что я вам еще открою. В словесных баталиях многие будто бы одерживают победы надо мной. Иные соревнуются в остроумии и потом распускают слухи, как ловко они опрокинули меня на лопатки. Дамы и газетчики, — император почему-то посмотрел на адъютанта посла, — дамы и газетчики, — повторил он, — надеются сделать эти мнимые триумфы достоянием истории и проскользнуть туда вместе с собственными выдумками. Но это никогда не получается, господин Толстой! Смею вас уверить! Моим противникам достаточно продемонстрировать лишь упрямство, в то время как я обязан быть еще милостивым и дальновидным. Впрочем, мои слова к вам не относятся, однако задумайтесь на досуге над ними, ваше сиятельство! Задумайтесь над моими репликами в сторону. И передайте в депеше мои наилучшие пожелания моему брату и другу императору Александру.