Читать книгу "Император вынимает меч - Дмитрий Колосов"

И тогда уже все равно — за кого проливать кровь. Исчезает благородство, торжествуют алчность и непостоянство. Гражданин идет на смерть за очаги и Отечество, наемник же смерти не ищет, алча лишь злата, дерется яростно, но неизменно показывает спину, пугаем смертью. И готов перебежать на сторону сильного, ибо верен лишь двум вечным принципам — жизни, естественно, собственной да еще поживе. И чем цивилизованнее наемник, тем он сердцем непостояннее, изменчивее, подлее.

Это свойство было подмечено скоро, отчего в цивилизованном мире начали предпочитать наемников, цивилизации чуждых — варваров. Но сплоченная сила племенного войска с собственными вождями таила немалую опасность для самого нанимателя, ибо являлась орудием далеко не послушным, часто движимым собственным интересом, чрезмерно самостоятельным. Поэтому расчетливые цивилизованные мужи вербовали дикарей не племенами, а группами или поодиночке, при том стараясь формировать войско из разноплеменников.

Именно так поступали карфагеняне, нанимавшие под знамена двунадесять языков: ливийцев и нумидийцев, мавретанцев и балеаров, иберов и галлов, эллинов и италиков, сардинцев и сикелийцев. Пусть эта разноплеменность имела свои минусы — наемник, сражающийся не за Отечество, а за деньги, стоек в едином строю с единоплеменниками, но зато детям разных народов не так просто договориться между собой против недобросовестного нанимателя, как это случилось во время достопамятного восстания карфагенских наемников после войны с Римом. Зато этим сбродом легче было повелевать, натравливая один язык на другой, бессовестно из бавляясь от кондотьеров, службу уже сослуживших и за старостью иль наступившим миром более не потребных. Единственные наемники, с кем Карфаген неизменно считался, нумидийцы — всадники стремительные, неутомимые, не имевшие себе равных во всем цивилизованном мире и оттого исключительно ценные. Нумидийцев Карфаген нанимал за достойные деньги, позволял им иметь собственных офицеров, после войны отпускал домой с наградами и честью. А что еще нужно неискушенному варвару?

Дикому сердцу нумидийца лестно носить одежды, не уступавшие одеждам знати, и бряцать украшениями, вызывавшими зависть у ливийцев, иберов и галлов.

— Мы лучше всех! — орали молодчики-нумидийцы, приводя из очередного набега пленных или захваченный скот, швыряя к ногам Ганнибала драгоценную утварь, одежды и драгоценности. Почти каждый второй нумидиец имел перстень, снятый с римского всадника, в кошеле каждого бряцало серебро — за плененных, а потом выкупленных римлян. Нумидийцы — бравые парни, предпочитавшие кровавую драку пирушке, полусырое мясо — изысканным яствам. По вечерам они жарят на кострах сочащиеся кровью куски бычины и жадно пожирают их, наедаясь до нового вечера — на день вперед. Они пьют багряное вино, ведут неторопливые беседы, вспоминая родные края, оставленных дома матерей, жен, детей. Они мечтают о скором возвращении домой.

— Уже скоро! — говорил Буципса, воин из племени массилиев, своему соплеменнику Гиемпсалу. — Скоро домой!

Гиемпсал, медленно поворачивавший над костром нанизанную на стальной прут бычиную ногу, был не столь радужен в своих ожиданиях.

— Думаешь, скоро?

— Конечно! — жизнерадостно восклицал Буципса. — Уже три удачи! Еще одна, и эти парни поднимут вверх лапки. Никому не устоять перед Ганнибалом, конечно, если тот ведет в бой бравых массилиев! А ты что же, считаешь иначе?

— Не знаю. — Гиемпсал не хотел спорить, ибо нелепо опровергать отвагу нумидийцев или ганнибалову гениальность. Но что-то… Что-то было не по душе африканцу, выросшему в мире, где люди способны почувствовать приближение беды задолго до ее появления. — Прямоносые крепки в бою…

— Здорово!? — Буципса захохотал, сверкая в ночи на зависть ровными, ослепительными зубами. Подняв левую руку, он полюбовался в свете костра на три жирно поблескивавших армилла и перстни, которых было штук шесть или семь — никак не меньше. Буципса сноровист в бою, а еще более — после него; когда наступала пора брать добычу. Никто не смог сравниться с Буципсой в умении обирать павших и пленных. — Вот бы уж не сказал!

Гиемпсал снял ногу и принялся срезать кривым ножом прожарившийся слой. Ему помогал еще один воин, по имени Одербал, немой от рождения и потому только прислушивавшийся к разговору.

— Они были разбиты, — неторопливо вымолвил Гиемпсал, возвращаясь к разговору, — но кто скажет, что они плохо сражались?! Они яростно бились у реки, где только хитрость помогла нам одержать верх.

— У реки — да. А у озера?

— Тоже бились, насколько хватило.

— Ненадолго! — фыркнул Буципса. В битве у Тразименского озера он прикончил троих, а обобрал с два десятка.

— Да, ненадолго, но, заметь, мы, считай, не захватили пленных, не говоря о тех, что сдались, поверив обещанию Махарбала, что будут отпущены.

— А их не отпустили! — вновь фыркнул Буципса.

— И это нехорошо.

Буципса не стал спорить, хотя лично он не видел в том, что римлян не отпустили на свободу, как того обещали, дурного. Ведь обещал Махарбал, а отказался исполнить это обещание Ганнибал. У богов не было оснований для гнева.

— Зачем выпускать на свободу трусов?!

— Ну не скажи! — Гиемпсал поставил массивное серебряное блюдо с мясом между собой, Буципсой и Одербалом. Блюдо было уворовано нахапистым Буципсой в поместье римского богача. — Они бы дрались! Но что самое удивительное. Они потерпели три поражения кряду, потеряв многие тысячи воинов, и что?

— И что? — откликнулся Буципса, а Одербал вопросительно посмотрел на товарища.

— А то, что мы вновь имеем перед собой армию, еще бóльшую, чем все те, что мы разгромили. Помнишь легенду о змéе, у которого на месте срубленной головы вырастали две новые?

— Глупая сказка!

— Да. — Гиемпсал не стал спорить. — Но у этих римлян на месте срубленной головы тут же вырастают две. Мы побеждаем, но тратим силы, а они терпят поражения, но становятся все сильнее. У змеи уже три головы вместо одной, что была вначале.

— В чем же дело?! — Буципса подцепил ножом и бросил в рот приличный кус мяса, прожевал его и сопроводил добрым глотком вина. — Срубим сразу три. Срубим и поглядим, сумеют ли римские псы вырастить четвертую!

— Сумеют! — убежденно сказал Гиемпсал.

— Посмотрим!

Одербал замычал, знаками показывая: да хватит вам спорить. Говоруны на то согласились. Лишь хрустели хрящи на крепких зубах, да булькало подливаемое в чаши вино. Потом Буципса не выдержал и тихонько спросил:

— А к чему ты все это говоришь?

— А к тому, друг мой, — также, негромко ответил Гиемпсал, — что если война будет продолжаться еще год или два, нам следует подумать о том, на чьей стороне ее продолжать. Я, конечно, люблю Ганнибала, но закончить войну хочу на стороне победителя!

Произнеся эти слова, Гиемпсал многозначительно поднял вверх палец, давая понять, что сказал все, что хотел, и что больше этот разговор продолжать не намерен.