Читать книгу "Сукино болото - Виталий Еремин"

– Власть только для виду переживает, будто Россия умирает от демографии, а на деле ей плевать на детей. События набирают обороты, а нашей хваленой милиции наплевать. Органы прогнили совершенно.

– Эти группировки были и двадцать лет назад. Только тогда казалось, что это болячка советской власти. Власть сменилась, а стирание морали продолжается. Дети сейчас рождаются с сигаретой во рту. Матерятся с детского сада. А возраст с 12 лет совсем беспредельный стал. Бухло во всем виновато. Им напиться в свинью и послать родителей на три буквы уже ничего не стоит. Раньше дети боялись родителей, а теперь все наоборот. Родители стали рабами своих детей. А в школе что творится? Об учителей ноги вытирают.

– Но там теперь и отметки продаются, как товары на рынке.

– А мне кажется, эти группировки – проплаченные кем-то структуры.

– Сначала положат на своих детей, а потом – глаза по пять рублей, жалуются, что кто-то их детей испортил. Правительство одно, а подонком становится пока еще далеко не каждый. Если я увижу своего сына с бритым затылком и битой в руке, я не буду думать, что правительство виновато. Я буду думать, что я – хреновая мать, раз вырастила такого отморозка.

Глотая слезы, Лена рассказала Ланцевой, сколько унижений пришлось перетерпеть из-за нее Ване.

– Люди правильно говорят. Он был как бы не из нашего времени, – сказала она.

Олег Лещев все время молчал, ничего не пил и не ел, только гладил Дашу по голове. В глазах парня стояли слезы.

Он сказал Лене:

– У вас с Ванькой была бы хорошая семья.

Приехал Булыкин. Хотел забрать Ланцеву, отвезти ее домой. Его усадили за стол, заставили пригубить рюмку. Он был голоден. Анна подкладывала ему в тарелку. А он не мог есть. Выпил поминальную рюмку, отправил в рот ложку кутьи и замер, о чем-то думал.

– Знаешь, – сказала ему Анна, – Маркс утверждал, что у русских нет перегородок в мозгу. Как думаешь, что он имел в виду? – И продолжала, не услышав ответа. – У нас размыты границы между хорошим и плохим, допустимым и недопустимым. Мы на все одинаково способны. Я раньше, когда жила там, гордилась, что я русская. А знаешь, почему? Мы там не ставили себя выше местных. Местные делали это сами, своим подчеркнутым уважением и приветливостью. А когда приехала сюда, сначала очень удивилась, как ведут себя русские. Как писают на дороге, не отходя от машин. Здесь не стесняются, не перед кем вести себя прилично. Я даже, знаешь, что предполагаю? Русские могут быть чистыми и внутренне красивыми, когда власть превращает их в наивных детей. При диктатуре. А при демократии у нас на хорошее возникает перегородка. Держава – это, наверное, держать себя. Но мы теперь – не держава, а значит, держать себя ни к чему. А значит, мы неизбежно рассыплемся. Это я тебе, как очень большая патриотка говорю. Все, кто живет на окраине страны, самые большие патриоты. А у меня и отец и даже дед были пограничниками.

– Тебе жалко себя, – утвердительно произнес Никита.

Анна горько усмехнулась:

– Конечно, жалко. Я помню, бабушка часто повторяла, что не видела жизни, потом мать… А я? Разве это жизнь? Хотя мне трудно себя жалеть. Это меня унижает. Я только хочу себя жалеть. И – ненавижу себя за это. Но знаешь, я сейчас поняла – я пойду до конца, и будь что будет, и со мной и с Максимом, – прошептала Анна, из глаз ее покатились слезы.

– Мы, – поправил ее Булыкин. – Мы пойдем до конца.

После поминок Анна заехала в редакцию. Нужно было посмотреть электронную почту. Ее ждало сообщение из колонии от Нуркенова: «Радаев просил передать, что он согласен».

28 апреля 2006 года, пятница, утро

Лещев согласился подписать ходатайство о досрочном освобождении Радаева. А следом согласился и Сапрыгин.

Ланцева повезла бумаги в Москву.

Верховный суд рассмотрел дело Павла Радаева. Выступая представителем администрации области, Ланцева привела три фундаментальных довода, хорошо понятных людям с юридическим мышлением.

Довод первый, касающийся совершенного Радаевым преступления: недоказанная виновность (имелось в виду убийство охранника) равняется доказанной невиновности.

Довод второй, касающийся возможного освобождения Радаева и его участия в нейтрализации группировок: что необходимо, то и справедливо.

Третий довод – неформальный:

– Уважаемые судьи! – сказала Ланцева. – Подростковые банды душат Поволжск. Люди устали бояться за своих детей. Чего вам стоит освободить одного ради того, чтобы жили другие?

Глава вторая

12 июня 2006 года, понедельник, вечер

Радаев каждый вечер проводил в клубе-столовой. Там лучше дышится. Один недостаток – пахнет кислой капустой. Зато если взять аккордеон и сесть в сторонке, можно получить иллюзию одиночества. А одиночество в колонии – почти свобода.

Павел играл свой любимый чардаш Монти. В целом получалось неплохо. Огрубевшие пальцы слушались нормально. Выручала природная беглость.

Здесь же репетировали юмористы. Читали какую-то похабень – лагерные менты, как и зэки, обожают пошлость. Парни из драмкружка снова спорили, не выкинуть ли из пьесы женскую роль. Играть ее по понятной причине никто не хотел. Но и без бабы – какая драма?

Появился Нуркенов. Сегодня он смотрел на Радаева своими узкими хитрыми глазами как-то особенно. Хотел сказать что-то важное, но что-то тянул, томил самого себя. Завел разговор о международном положении. Считал, что это его конек. Дождался, когда их окружат зэки из самодеятельности, и многозначительно сказал.

– Сегодня, Радаев, ты едва ли заснешь.

Сердце у Павла сладко заныло. Неужели?

– Собирайся, помиловка пришла, – объявил Нуркенов. – Завтра обходной лист в зубы и – на волю.

Радаев слышал байку, как одна преступница проспала судебное заседание. И только в тюремной машине узнала от подельниц, сколько ей припаяли. Хотя, возможно, это никакая не байка.

А он, несмотря на офигительную новость, уснул сразу после отбоя. Проспал, правда, недолго, часа четыре. Проснулся, будто кто-то на ухо шепнул: эй, поднимайся, свобода ждет! Было радостно и страшно.

Раньше он часто грезил о воле, красивых женщинах, красивой жизни. А потом, после трех лет отсидки, как отрезало. Устал, выдохлась фантазия. Вообще, стала безразлична жизнь.

В первые дни неволи один старый арестант сказал ему:

– Знаешь, парень, невзгоды могут быть полезны.

Это правильно, из всего надо извлекать пользу, даже из зэковской жизни.

Люди не просто так придумали тюрьму. Чтобы себя пересмотреть и измениться, преступнику требуется унижение. В определенных дозах.

В неволе унижает все: одежда, еда, постель, обращение персонала, подневольный труд, половая голодуха. Радаев принадлежал к немногочисленной категории заключенных, которые не привыкают к унижениям. Именно это заметил в нем Нуркенов.