Читать книгу "Непуганое поколение - Александр Лапин"

Амантай Тамнимбаев – маленький, смуглый, круглолицый с усами казачонок – был любимцем во взводе. Бывают такие люди. На коричневом лице белые-белые зубы. Постоянная кроткая улыбка под черными усами. Он никогда не раздражался, не кричал. Был терпелив, безропотен, готов взяться за любую работу. Все делал обстоятельно. Этакий Платон Каратаев, только в обличье сына степей. Казалось бы, такого человека армия согнет в дугу. Но, как ни странно, эти его доброта, безропотность, душевное тепло, исходившее от него, привлекали к нему людей. Да еще свирепый его земляк Серега Саломатин взял Амантая под опеку. И не давал его обижать ни грузинам, ни армянам, ни уж тем более своим. Дубравину тоже нравился этот солдат. Иногда они с ним баловались, перекидываясь бранными казахскими словечками.

Амантай был родом из глухой провинции – из Баканаса. Но любил беззлобно прихвастнуть, особенно перед молодыми солдатами, что он из Алма-Аты. Поэтому Дубравин в шутку называл его, представляя совсем молодым солдатам: «Амантай-бала, Алма-Аты кутак!». Что значило: «Амантай-мальчик. Хрен из Алма-Аты». И когда недоумевающие молодые спрашивали, что это значит, отвечал: «Это его ханский титул!». И они оба с Амантаем закатывались от хохота.

А оказалось, что, когда покровитель Солома ушел на дембель, Амантая, пользуясь его безропотностью, припрягли втихаря. Да так припрягли, что он даже заплакал на посту.

«Подонки! Уроды!» – Дубравин на всех парах помчался в караулку. Теперь он сам был «стариком», да еще старшиной впридачу. Поэтому, влетев в караулку, он разбудил Вершину и с ходу заехал ему в ухо так, что у того голова дернулась. Дал ему в зубы карабин и, трясясь от злобы, добавил:

– Если я еще раз увижу, что вы на Амантае пашете, то я не знаю, что с вами сделаю!

Только через пару часов, когда он уже остыл, «старики» подослали к нему младшего сержанта Лунева. Объясниться, что да как. Виноваты, мол. Но мы же не борзеем!

– Да ты пойми, Васька, – Дубравин, отпивая чай в каптерке, пытался объяснить свою вспышку. – Амантай – он как ребенок. Чистая душа. А они над ребенком издеваются. Он даже не жаловался. Я сам на него случайно набрел. Они люди? Или кто?

Потом ночью он долго думал об этом случае. «В одиночку не переломить всех этих обычаев. Этих порядков. А кто поможет? Офицеры? Да им наплевать на нас. Главное, чтобы все было снаружи гладко. Пришел Валера утром. «Ну что, старшина, порядок?» – «Порядок». И зафинтилил. А ты расхлебывай. Эх, служба!»

XIV

В казарму с поста приперся ефрейтор Меладзе. Скинул полушубок, валенки, размотал шарф, смахнул наледь с усов.

– Холодно! Заходыл ночью на кухню к хлеборэзу. А там какой-то чечен сидит из молодых. Здоровэнный, как бик. Ефрейтор Лодяну на дембель уходит. Вместо нэго будет этот Ваха…

«И как эти черные всегда ухитряются на блатные места пролезть? Наши, русские, служат, а эти вечно пристраиваются, – подумал старшина Дубравин, собираясь в караул. – Чеченов всего два месяца как в стройбат нагнали, а они уже в хлеборезке, и в клубе, и в столовой, и в кочегарке, и в бане ошиваются, а вчера Скатов заявил, что он возьмет, мол, несколько человек в комендантский взвод. Что они, мол, такие злобные до службы, что наведут порядок. А того он не знает, что если они сюда попадут, то давить в первую очередь будут наших русаков, а своим, наоборот, поблажки делать. Дураки мы, дураки. Не понимаем, что творим. Ладно, зайду сегодня в хлеборезку, познакомлюсь с этим хреном».

В принципе старшине Дубравину было все равно, кто там банкует в хлеборезке, кто и как делит белый хлеб, масло, выдает сахар на столы. Как и в любой зоне (а армия по своим порядкам мало чем отличается от зоны, особенно в нестроевых войсках), здесь всегда есть блатные места, на которых можно перекантоваться два года без особых забот, чтобы все было тип-топ и нос в табаке. Самое вожделенное из всех таких мест – это хлеборезка. Доступ к дефицитным продуктам давал возможность не только хорошо жить самому, но и подкармливать земляков и просто нужных людей. Комендачи тоже вовсю пользовались этой возможностью. Ведь нет в этом мире гарантии, что ты не попадешь на губу. И хлеборез в том числе. А уж там наша власть. Поэтому существовал особый неписаный порядок, по которому ночью они частенько забредали с поста в столовую. И там им подкидывали жратвы. Подкрепиться. А то попробуй всю ночь простоять на посту, особенно зимой, когда мороз градусов тридцать, а у тебя в пузе пусто, как в бездонной бочке.

Сам Дубравин никогда на кухню не ходил. Звание, должность и природная гордость не позволяли. Но люди его паслись на кухне, и поэтому он должен был знать, кто и сколько брал. А дальше выяснялось, делился ли с другими солдатами, что стояли на КПП, в карауле на губе, на постах в штабе и на складах. И если он узнавал, что кто-то ходил на кухню, а потом скрысятничал, то такой парень был не жилец в их дружном взводе. Так что контакт с хлеборезом был как бы частью его работы по воспитанию подчиненных.

«Что-то знакомое, – подумал он, когда увидел помощника Лодяну. – Где я его видел?» Пока он вспоминал, Лодяну уже шел ему навстречу, радостно оскалившись всеми своими белыми, гармонирующими с его белым халатом зубами.

– Ай, дарагой Александр! Какими судьбами начальник комендачей попал к нам? Присаживайся. Сейчас сделаю чайку, найдем, что перекусить!

Дубравин тоже принимал этот шутливый, но уважительный тон. Ему было приятно, что его уважают не только как «старика» и командира свирепых военных полицейских, но и просто как человека справедливого.

– Это кто у тебя? – спросил он, кивнув в сторону громадного рыжеволосого парня, который в это время тащил на разделочный стол лоток с двенадцатью буханками пахнущего дуриком так, что слюни текут, горячего белого хлеба.

– Да вот, из штаба прислали. Готовлю замену себе. Через месяц дембель.

– Из молодых, что ли?

– Последний призыв, чечены! Но уже борзый! Тут вчера драчка была. Наш из барнаульцев, Столбов, с ним поцапался. Ну, знаешь, как это бывает. Он же дедушка. Шикнул на этого. Его Ваха зовут. Потом полез в окно. Давай орать матом. Ты знаешь, он какой бык. Два метра ростом. Ну и распоясался. Ваха выскочил в зал. Схватил в охапку, сбил с ног, сел на него верхом и держал, пока тот не запросил пардону. Крепкий парень…

Дубравин еще раз оглядел похожего на медведя, наряженного в гимнастерку Ваху. На его разрезанные сзади голенища сапог (потому что икры не влазят), на нахлобученную котелком пилотку, на натянутую на спине так, что вот-вот лопнет, гимнастерку, на знакомое, с каким-то детским выражением, но с рыжей небритой щетиной лицо.

«У, да это же Сулбанов!» Когда-то он бился с ним на целине, потом была схватка на соревнованиях по дзюдо. «Господи! Как давно все это было! В какой-то другой, давней, прошлой жизни», – убедился он в своей догадке.

– Ваха! Иди сюда, познакомься. Мой друг, старшина Дубравин. Большой человек в нашем маленьком болоте.

Поздоровались. По удивленным глазам новобранца Дубравин понял, что тот тоже вспомнил его. Но никто из них ничего по этому поводу не сказал. Вся их вражда была так давно и так несущественна, в той жизни, на гражданке.