Читать книгу "Том 2. Копья Иерусалима. Реквием по Жилю де Рэ - Жорж Бордонов"

бы к нему, Филиппу. Теперь ты все понял:

— О, Мейнар, где же теперь Годфруа Бульонский, добрый служитель Христов, отказавшийся венчаться золотым венцом в местах, где Спаситель венчался тернием? Где дух первых крестоносцев?

— Не причитай, и это еще не все. Боэмонд Антиохийский и герцог Триполитанский, родственник твоего графа Тулузского, усугубили нашу досаду, отозвав Филиппа к границам. Для забавы, из честолюбия, из пустого азарта турниров они принялись осаждать маленькую крепость Хамы, и так случилось, на наше несчастье, что они оттянули туда лучшие силы Бодуэна.

— Чем и воспользовался Саладин?

— Чем он и воспользовался, черный демон! Он двигается к Аскалону, сокрушая все на своем пути… Бодуэн, героически обезоружив Иерусалим, набрал пять сотен рыцарей, включая отряды храмовников и госпитальеров, и устремился на помощь Аскалону… Вот, Гио, говорят, что Саладин, пренебрегши маленьким войском Бодуэна, повернул на Святой Град, оставленный своими рыцарями, военачальниками и даже самим королем, неспособный ныне к обороне. Так было, когда магистр Храма послал нас в Яффу для встречи паломников, что мы и сделали…

Но ни мой рыцарь Мейнар, ни жители Иерусалима и Яффы не ведали тогда о невероятной отваге нашего шестнадцатилетнего короля. Увидев, что Саладин внезапно отошел и с огромной армией двинулся в направлении Иерусалима, он вывел свое войско из Аскалона. Но, вместо того, чтобы напасть на обозы Саладина, к чему тот, без сомнения, был готов и, может быть, даже того желал, он повел людей вдоль побережья на север, затем свернул на юго-восток и описал таким образом широкую дугу вокруг неприятеля. Египетский султан продолжал свое победоносное шествие по долинам Аскалона. Он был настолько уверен в себе и столь презирал франкских рыцарей, что позволил своим отрядам разбрестись по окрестным селениям, дабы грабить и разорять их. И, в то время как ядро его войска пересекало уэд[6] у Монжизара, на краю Требентской долины, он увидел рыцарей Бодуэна, осененных Истинным Крестом, коим потрясал епископ Обер Вифлеемский… Маленький король, сознавая всю слабость силы и духа своих воинов, охваченный Божьим внушением, внезапно спешился, распростерся ниц на песке и, обливаясь слезами, воскликнул:

— Боже Всемогущий, я немощен и увечен, так во имя Твоего Святого Креста, возьми же войско мое в Твои руки!

Услышав это, все как один поклялись счесть предателем любого, кто повернет назад. Они выхватили мечи и натянули луки. Плененные в этой битве арабы рассказывали мне потом, что наши бросились на них «со всей силы, ловкие как волки, лающие как собаки, буйные как пламя».

Какое-то время люди Саладина пытались защищаться, но священная ярость воодушевляла рыцарей Иерусалима. Турки, арабы, курды, эмиры, военачальники, братья Саладина, сам он — внезапно обратились в бегство. Бросая шлемы и оружие, награбленное добро и свои шатры, они во всю прыть бросились в пустыню в направлении спасительного Египта. Бодуэн же безжалостно их преследовал, собирая невиданную добычу и беря пленных. Никто не видел подобной победы со времен Годфруа Бульонского. И, может быть, это была лучшая из побед, одержанных когда-либо франками.

Надо ли говорить о том, как дрожали руки Гио, рассказывавшего нам о Монжизаре, и как менялось при этом его лицо — не от ненависти, нет! — но как бы озаренное вдруг внутренним сиянием. Этот божественный жар передавался и слушателям. Те, кому довелось побывать в Святых Местах, предавались воспоминаниям. А те, кто лишь мечтал о них, молча слушали, не сводя с говорившего завистливых глаз, и каждого по-своему охватывало волнение. Он же напоминал тогда соловья, повелителя леса, поющего вечерами в густой листве на радость всем. А между тем говорил он, по его собственному мнению, самым обычным образом, от чистой души и от всего сердца. Но не было ни одного слова, которое он бы не взвесил и не прочувствовал, меряя всей глубиной своего существа, а вовсе не искусством рассказчика.

— Так, — продолжал он, — медленно продвигаясь в окружении Белых Плащей, рядом с золочеными носилками Анселена, в полном неведении о Монжизаре, в конце этого долгого и утомительного пути мы достигли, наконец, предела наших желаний, Святую Святых: Иерусалим!

14

ИЕРУСАЛИМ

В то утро, по страстной, настоятельной просьбе Анселена, мы поднялись в Гефсиманский сад. Он хотел увидеть город при восходящем солнце. Чтобы удовлетворить это благочестивое желание, а также потому, что лекарь Храма, осмотрев его, сказал: «Дорогие братья, вам не в чем отказывать ему!» — мы осторожно отнесли его носилки на ту гору…

Уже накануне, перед тем, как войти в Святой Град через Яффские ворота, внезапно обретя силу и голос, он потребовал от нас остановиться на Голгофе, несмотря ни на поздний час, ни на настойчивые призывы тамплиера Мейнара поспешить под кров… И там ничто не помешало ему сойти с носилок и приложить чело к тому месту, где воздвигли палачи Иисусовы Его Крест.

— Святая, святая, святая пыль! — приговаривал он. Когда, с бесконечными предосторожностями, Жанна и Рено подняли его, все увидели, что он плачет. То были слезы умиления перед Святыми Страданиями и благодарности за услышанную мольбу. Потом, одного за другим, он осмотрел нас горячечным взглядом и сказал:

— Спутники мои, я благодарен вам…

Когда мы вошли в Яффские ворота, наступила ночь, — так резко, как это бывает только в ноябре. Тамплиеры отправились на поклон к Великому Магистру, устроив нас в своей гостинице в ожидании, что мы найдем более подходящее жилище хозяину Молеона и его близким. Поскольку король Бодуэн был в отъезде, я не торопился в Монт-Руаялъ, будучи уверен, что найду во дворце лишь негодяев и лицемеров! Мои друзья могли сейчас находиться только в долине Аскалона, подле короля, в то время как в залах и коридорах остались лишь начинающие предатели и презренные царедворцы, приуготовлявшие тревожный завтрашний день…

На мгновение Гио умолкал. Закрыв глаза, он вспоминал свое возвращение, снова видел залитые вечерним солнцем зубчатые стены и башни Иерусалима, соборы, мелькавшие в густой зелени подобно апельсинам, темную улицу Храма, с ее лавочками и пестрой толпой, смешавшей все наречия мира: армянский и византийский, еврейский и английский, немецкий и испанский, французский язык Лангедока и Лангедойля. Затем он вспомнил Главную обитель храмовников, разместившуюся в эспланаде Соломонова Храма. Его огромный купол осенял собой весь город, на вершине блестел золотой крест и знамя Васана, черное, как смерть, белое, как Воскресенье, темное, как людские грехи и их жестокость, светлое, как невинность и ангельские крылья. Вокруг размещались покои Великого Магистра и иерархов Ордена, трапезные рыцарей и оруженосцев, их спальни и