Читать книгу "Как спасти жизнь - Ева Картер"

к чему это ее привело.

– Приятно это знать, – произношу я, желая казаться умным. – Просто набрать 999, верно? Уверен, что в один прекрасный день это пригодится.

Я вижу, как она моргает, и понимаю, что снова причинил ей боль. Когда она уходит, я провожаю взглядом ее плечи с зелеными накладками, пока она не теряется в толпе. Модное кафе со стеклянными дверями начинает играть Nessun Dorma[39] на полную громкость, и я ненавижу себя даже больше, чем того, кто устроил этот пожар.

30 апреля 2003 года

24. Керри

Когда на пути к самолету мы пересекаем взлетно-посадочную полосу, парашюты тяжело давят на наши спины, а от солнца у нас слезятся глаза, и мои попутчики выглядят испуганными.

Я не могу дождаться.

– Просто помните, что вы в абсолютно надежных руках.

Слишком безопасно для меня. Я хотела совершить прыжок в одиночку – вряд ли считается, если ты привязан к кому-то, кто точно знает, что делает, – но остальные струсили.

Я забираюсь последней, после двух коллег из диспетчерской, которые тоже собирают деньги для санитарной авиации, женщины, прыгающей ради приюта для ослов, и пережившего рак человека, который делает это для исследовательского фонда.

– Все пристегнуты? – кричит пилот, прежде чем выруливать на взлетно-посадочную полосу, и сначала я слышу, а затем чувствую всплеск мощности двигателя. – Поехали!

На самом деле сегодняшний день был идеей Тима. После того как я получила свой третий штраф за превышение скорости, он предложил мне найти менее дорогой способ получить удовольствие:

– Ведь это же равносильно сжиганию десятифунтовых банкнот!

У него добрые намерения, хотя я сомневаюсь, что этого будет достаточно, чтобы избавиться от беспокойства, которое делает меня вспыльчивой и агрессивной дома и на работе. Иногда мне кажется, что я сломаюсь в этом бунгало, но прилив адреналина, кажется, снимает напряжение.

Шум и вибрация нарастают, и даже я чувствую, как учащается мой пульс, потому что этот самолет либо взлетит, либо рассыплется на сто тысяч кусочков…

Мы в воздухе.

О. Боже. Мой.

Это полет, каким он и должен быть! Не то что в пафосном авиалайнере, доставившем нас в Барселону. Я ощущаю, как мы поднимаемся. И это рай.

– Кажется, меня сейчас вырвет, – под защитным шлемом видна только небольшая часть лица моего руководителя, но его кожа бледна.

– Медленные, глубокие вдохи, босс. У кого-нибудь есть бумажный пакет?

Он прищуривает глаза.

– Хватит таращиться!

Я выглядываю из маленького иллюминатора: зеленые поля превращаются в квадратные лоскуты, а реки – в серебряные нити, сшивающие их вместе. Где-то далеко справа земля уступает место морю, и я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, смогу ли я увидеть свой дом.

– Это Брайтон!

Два пирса – один усеян цветными пятнами, другой похож на груду обугленных спичек – вырисовываются в синеве.

Мой парашютист, Томми, ухмыляется мне.

– Нет ничего лучше, чем вид с высоты птичьего полета, верно? – он указывает на высотомер, когда мы проходим семь тысяч… девять тысяч… одиннадцать тысяч футов.

Прыжок с такой высоты кажется невероятным. Но я не боюсь.

– Вошел последний, вышел первый, – слышен в наушниках голос Томми.

Я хочу, чтобы все было именно так. Хочу, чтобы небо принадлежало мне.

Томми открывает дверь, и мы вместе занимаем позицию на краю. Он в последний раз вопросительно поднимает вверх большой палец.

– Готова, Керри?

– Давай сделаем это.

Пауза, прежде чем он начинает действовать, длится вечно. А потом…

Падение

падение

падение

Облака, холодный, сверкающий воздух, и мое тело во власти гравитации, когда мы стремительно приближаемся к прекрасному изгибу поверхности…

Когда Томми активирует парашют, я ощущаю сильный толчок, и теперь нас как будто засасывает вверх, к… небесам? Или, возможно, к забытью.

– Хочу остаться здесь навсегда! – кричу я Томми.

– Так и знал, – отвечает он. – Как только увидел тебя… подумал… она одна из нас!

Я возвращаюсь домой в приподнятом настроении: не только из-за прыжка, но и потому, что чуть ли не по дороге домой мой босс предложил мне новую работу. Работа в штаб-квартире, большой скачок зарплаты: планирование жизнестойкости – после одиннадцатого сентября. Я рассмеялась.

– Планирование? Звучит как мой худший кошмар.

– Планирование на случай катастроф, Керри. Как раз то, что нужно любителю острых ощущений. Вы будете в резерве на случай крупных инцидентов по всей стране и, может быть, даже на какой-нибудь конференции в будущем.

Я могу представить, как вхожу в диспетчерскую или даже на место происшествия и вижу, что нужно сделать, чтобы спасти множество жизней. Но теперь, вернувшись в бунгало, я вижу все причины, по которым это не может сработать. Элейн отдыхает в недавно отремонтированной спальне. На прошлой неделе я провела свой двадцать первый день рождения, уничтожая сырость морилкой и делая косметический ремонт, когда поняла, что обещание Тима провести выходные вне дома не сбудется:

«Я не знаю, куда уходят деньги, Керри. Но их нет».

Тим начинает обучение на клиническом курсе в сентябре, но пройдет еще два года, прежде чем он начнет зарабатывать. И даже тогда мне придется присматривать за его мамой. Путешествовать невозможно.

Я наливаю немного вина, готовлю пасту, пытаясь подавить мысль, что я каким-то образом попала не в тот дом, не в ту жизнь. Я люблю Тима, но как получилось, что мы оба приняли эту идею, будто я должна отказаться от всех своих мечтаний, чтобы позволить ему следовать своим?

Три года назад это казалось идеальным решением. Но, оглядываясь в прошлое, я понимаю, что не мыслила логически. Тогда я превратилась из ничтожества в кого-то. Я превратилась из самой старой девственницы в мире в тайную подружку самого красивого мужчины, которого я когда-либо встречала. Я была влюблена, но мое сердце оказалось разбито. Я провалила экзамены, на которых мне предрекали безоговорочный успех. Я видела, как захлопнулась дверь в профессию, которой я хотела заниматься с детства.

Означает ли принятие единственного неправильного решения, что я навсегда окажусь в ловушке этой незапланированной жизни?

Тим входит в дверь сразу после девяти: он уже сдал экзамены и теперь временно работает в безумно загруженном приемном отделении больницы, находящейся на расстоянии жалкой поездки на поезде.

– Привет, – говорит он, затем допивает мое вино и доедает пасту. Должно быть, она уже остыла, но он все равно ест. – Есть что-нибудь еще из этого?

– Да, сейчас разогрею.

Я жду, когда он спросит меня о прыжке. Вместо этого он берет пульт дистанционного управления и включает чертов снукер.

Я иду на кухню, соскребаю остатки пасты со сковороды в тарелку и сую ее в микроволновую печь. Раковина заполнена грязной посудой. Первой сдамся я, потому что Тим видит в этом неразрешимую проблему, а Элейн не в состоянии стоять достаточно долго, чтобы отодрать засохшие остатки пищи, даже если бы захотела.

Он устал. Эмоционально истощен. Я понимаю.

Но я только что выпрыгнула из самолета!

– Это было сногсшибательно, – произношу я, будто он спросил меня. – Серьезно, ощущение, когда ты покидаешь самолет и кувыркаешься, видишь шасси, а затем снова летишь к земле… это как перерождение.

Тим мгновение пристально смотрит на меня.

– Черт. Извини. Я все еще так поглощен своей пациенткой; вчера она поступила с болью в животе, а сегодня у нее диагностировали рак яичников четвертой стадии…

Я уже собираюсь посочувствовать, когда останавливаю себя. Я не знаю эту женщину. Как и Тим. На самом деле нет.

Я затыкаю уши, пока он рассказывает мне о том, как пациентка оставалась спокойной и почему это заставило его самого захотеть сдаться.

– Прекрати. Мне все равно.

Он выглядит так, словно у меня выросла лишняя голова.

– Но…

– Сегодня мне предложили повышение.

– Что? Керри, это великолепно!

– Но мне придется отказаться от него, потому что для меня непрактично находиться в отъезде.

– О! Что ж, полагаю, так оно и есть, но через пару лет все будет иначе, как только я начну подготовку на основном курсе.

– Знаешь, что сказал мой босс, когда я отказалась подавать заявление? Он сказал: «Тебе двадцать один, а не восемьдесят один, Керри. Ты должна хватать жизнь за яйца. Молодость закончится слишком быстро».

Тим ухмыляется, но осекается, когда видит, что я не смеюсь.

– Мне двадцать один год, Тим, а я чувствую себя