Читать книгу "Холодная рука в моей руке - Роберт Эйкман"

Разумеется, если бы он просто со мной заговорил, я немедленно поднялась бы и ушла; но и слова, и взор его буквально принудили меня остаться. Он отпустил какой-то комплимент, назвав меня единственным розовым бутоном среди здешнего осеннего сада, но я не настолько глупая гусыня, чтобы таять от подобных любезностей. Я была уже готова встать, но следующая фраза, которую он произнес, самым роковым образом поколебала мое намерение. Он сказал (до конца дней своих я буду помнить эти слова): «Мы с вами оба пришельцы из иного мира, и потому нам стоит поближе узнать друг друга». Он с такой точностью выразил мои собственные ощущения, которые (я надеюсь) явствуют из этого дневника, так исчерпывающе облек в слова самые сокровенные мои убеждения, что я не могла не отдать должное его проницательности, хотя и сознавала – продолжая разговор, я ставлю себя в крайне шаткое и опасное положение. К тому же он прекрасно говорил по-английски; легкий акцент (как я полагаю, не итальянский) лишь придавал его речи своеобразие и очарование.

Следует отметить, что, хотя в большинстве своем гости графини действительно уже вступили в «осеннюю пору», это касалось отнюдь не всех. По доброте своей графиня пригласила нескольких cavalieri[11], представителей местного дворянства, лишь для того, чтобы мне не было скучно; некоторые из них были должным образом мне представлены, однако всякий раз разговор обрывался, едва начавшись – отчасти по вине языковых преград, но главным образом потому, что все эти cavalieri относятся к разряду молодых людей, которых в Дербишире называют неотесанными мужланами. Благодаря своей деликатности, графиня восприняла неудачу подобных знакомств как должное и не стала пытаться раздуть пламя там, где невозможно высечь даже тусклой искры. Как она не похожа на наших дербиширских матрон! Уж те в подобных случаях ни за что не отступятся от желанной цели и, не зная усталости, будут гнуть свою линию целый вечер, неделю, месяц, а то и несколько лет. Впрочем, слово «матрона» совершенно не подходит милой графине. Потерпев фиаско со мной, четверо cavalieri попытались очаровать юную графинечку и других подобных ей bambine[12], представленных на здешней выставке красавиц.

Перо на мгновение замерло в моей руке, ибо мне трудно подыскать слова, чтобы описать его. Он несколько выше среднего роста и, несмотря на изящное сложение, производит впечатление человека, обладающего недюжинной физической силой и выносливостью. Кожа у него бледная, орлиный нос свидетельствует о властности (хотя трепетные ноздри выдают впечатлительную натуру); что касается алого рта, тут так и просится слово «чувственный». Стоит взглянуть на этот рот, в голову приходят мысли о великих стихах и бездонных морских глубинах. Его длинные тонкие пальцы способны к мощной хватке, что я испытала на себе еще до конца вечера. Поначалу мне показалось, что волосы его черны как вороново крыло, но позднее я разглядела, что в них серебрится легкая седина. Его высокий чистый лоб говорит о благородстве натуры. Кого же я описываю, бога или человека? Сама не знаю.

Что до его манеры вести беседу, могу сказать лишь одно: в этом мире так говорить не принято. Он не опускается до пустой болтовни, обычной в светских собраниях; подобная болтовня, при всей своей бессмысленности, как правило, имеет скрытый подтекст, весьма далекий от значения произнесенных вслух слов, и этот подтекст нередко мне претит. Каждое произнесенное им слово (по крайней мере, после первых дежурных любезностей) задевало самые сокровенные мои струны; отвечая ему, я ни разу не покривила душой. Прежде я никогда не говорила с мужчинами столь искренне и свободно; папа здесь отнюдь не исключение. С женщинами мне тоже не часто удавалось достичь столь полного взаимопонимания. Как ни странно, мне трудно припомнить, о чем именно мы беседовали. Полагаю, подобная забывчивость – следствие того, что наш разговор был сверх меры исполнен чувств. Глубоких неподдельных чувств, о которых я не просто храню воспоминание; они и сейчас живут в моей душе, преображая ее своим теплом. Что касается тем, в них не было ничего особенного. Речь шла о жизни, красоте, природе, искусстве и обо мне самой; короче, обо всем на свете. Обо всем на свете, за исключением тех глупостей и банальностей, о которых подавляющее большинство людей перестает трещать, лишь оказавшись в могиле. Как-то раз он заметил: «Женщины всецело находятся во власти слов», и я улыбнулась в знак молчаливого согласия.

К счастью, мама так и не появилась. Что касается всех прочих, они, пожалуй, рады были, так сказать, сбыть с рук невзрачную английскую девицу. В отсутствие мамы обязанность присматривать за мной перешла к графине, но я видела ее только издалека. Возможно, она сочла за благо не вмешиваться в наш разговор, догадавшись, что это противоречит моим желаниям. Если это так, я не зря считаю ее проницательной. Впрочем, не знаю.

Настало время ужина. К моему великому удивлению (и досаде), новый мой друг, да позволено мне будет называть его так, сообщил, что не сядет за стол. Объяснение, которое он привел, а именно отсутствие аппетита, отнюдь не показалось мне убедительным; я готова была счесть своего собеседника невежливым, но слова, в которые он облек свое оправдание, как и всегда, достигли цели, смягчив мою обиду. Он с пылом убеждал меня подкрепить силы, заверял, что, хотя и не может меня сопровождать, но с нетерпением будет ожидать моего возращения. Слова свои он сопровождал взглядом столь выразительным и проникновенным, что я сменила гнев на милость; признаюсь, подобно ему, я тоже не ощущала ни малейшего аппетита (к грубой пище этого мира). Вспомнила, что до сих пор не упомянула о красоте и неодолимой силе его глаз, таких темных, что они кажутся почти черными – по крайней мере, в свете свечей. Бросив на него взгляд, возможно слишком пристальный, я решила, что он, пожалуй, не желает идти в столовую по иной причине – яркий свет способен обнаружить его истинный возраст. Подобное тщеславие, вне всякого сомнения, свойственно отнюдь не только представительницам женского пола. Несомненно, даже здесь, в дальнем конце залы, он стремился держаться в тени. И это невзирая на исходящую от него силу, которую невозможно не ощутить. Призвав на помощь всю свою деликатность, я повернулась, чтобы уйти.

– Но вы же вернетесь? – спросил он, и его исполненный тревоги голос прозвучал особенно чарующе. Пытаясь сохранять невозмутимый вид, я ответила ему улыбкой.

Тут откуда ни возьмись появился папа. Вцепившись в мою руку, он сообщил, что мама, поднявшись наверх, совсем расхворалась (это можно было предугадать заранее); после ужина мне тоже следует подняться в свою комнату, заявил папа. Потом он принялся яростно работать локтями, расчищая нам путь; оказавшись у стола, начал пичкать меня всевозможными кушаньями, как видно, желая превратить в фаршированную индейку. Но, как я уже сказала, аппетита у меня не было, так что названия блюд, которые папа скормил мне или истребил сам, совершенно ускользнули из моей памяти. Все съеденное я «залила» (как выражаются у нас в Дербишире) невероятным (по моим меркам) количеством местного вина, которое все гости, включая папу, сочли чрезвычайно легким; мне оно, впрочем, показалось ничуть не легче, а может быть, и тяжелее тех вин, которые мне доводилось пробовать прежде. Признаюсь, я выпила немного этого вина еще до ужина, во время так называемого флирта с местными мужланами. Любопытно, что папа, привыкший выражать неодобрение по любому поводу, не имел ничего против моих неумеренных возлияний. К моему великому удивлению, он не предпринял ни малейшей попытки меня ограничить. Будь рядом мама, уж она, конечно, быстро положила бы этому конец. Как правило, ей самой достаточно двух-трех бокалов, чтобы почувствовать себя плохо. Так или иначе вчера за ужином я впала в подобие «транса»: с трудом заставляла себя есть и с фатальной легкостью накачивалась вином. После ужина папа вновь попытался отправить меня наверх – спать или, возможно, ухаживать за мамой. Но, так как я слишком много выпила и надеялась, что меня терпеливо дожидается новый друг, все обернулось очередным фарсом. Надо было как-то отделаться от папы, поэтому я обещала сделать все, что он хочет, и через минуту забыла все свои обещания, в чем бы они ни заключались. Слава богу, с тех пор я еще не попадалась папе на глаза.