Читать книгу "Я больше не верю курсиву - Уильям Гибсон"

Главное и самое тайное из доступных пользователю всемирной паутины развлечений – это вводить в поисковик Альтависта имена людей, про которых он не вспоминал годами. Найдется ли она? Жив ли он еще? Она не найдется. Его полный тезка недавно отметился в рассылке, посвященной звездам мыльных опер. Зачем мы забрасываем эти поисковые сети? Не отдают ли такие запросы трагической серьезностью?

Когда телевизоры были деревянными, они должны были развлекать, рекламировать разные продукты и, возможно, информировать. Тогда телевизор и правда был неким видом отдыха. В наш гиперинформационный век начинаешь воспринимать его как своего рода работу. Мы, постиндустриальные продукты информационной экономики, все явственнее ощущаем свое предназначение: усваивать информацию. Самосознание у нас приняло крайнюю форму. Мы смотрим за тем, как сами смотрим. Мы смотрим, как мы смотрим «Бивиса и Баттхеда», которые смотрят клипы рок-групп. Смотреть просто так, не прикрываясь щитом иронии, – непростительная наивность.

Впрочем, такова уж наша реакция на кино и телевидение – этих мастодонтов деревянной эпохи. Интернет привлекателен тем, что он едва появился, и мы пока не решили, как на него реагировать. Он еще формируется, растет. Как личинка. Шесть месяцев назад он был другим, а через шесть месяцев снова изменится до неузнаваемости. Никто этого не планировал – просто так получилось. Такой уж он вышел – как города. Интернет и есть город.

Ближе к концу эпохи деревянных телевизоров футурологи из воскресных газет предрекали появление «общества праздности». Считалось, что с возникновением новых технологий человеку придется все меньше и меньше трудиться – в том смысле, в каком понимал труд Маркс, – и ему придется искать какое-нибудь полезное, здоровое и интересное времяпровождение. Как всегда бывает с футурологами прошлого, сейчас уже не поймешь, откуда возникла такая убежденность. В сегодняшнем мире, тем не менее, избытка досуга вовсе не наблюдается. Мир вообще стал каким-то подозрительным, каким-то чудным и немного меланхоличным, словно потертый кожаный саквояж в витрине магазина «Ральф Лорен». Свободного времени много у стариков и у живущих за чертой бедности – да и то если не найдется какого-то пристрастия, свойственного их кругу. Успешный человек постоянно занят. Новые технологии стремительно заполняют все пустоты в глобальной коммуникационной сети, мы же все менее и менее терпимы к обычной лени!

Вот зачем нужна всемирная паутина, эта настроечная таблица глобальной информационной среды будущего. На этой неуклюжей, личиночной и какой-то простоватой стадии она позволяет нам тратить время, бесцельно бродить и мечтать о множестве других жизней, о людях, сидящих за бесчисленными мониторами этого внегеографического метагосударства, которое мы все чаще зовем своим домом. Сеть непременно станет более предсказуемой, а оттого менее забавной – у нас всегда так выходит. Пока же побродить по этой помеси любительского телевидения с магазином открыток – мечта каждого лентяя. А кое-кто даже подумает, что это у вас работа такая.

«…поисковик Алтависта»?.. Нда… Слова из догугловской вселенной. Из нежного и несформировавшегося времени.

Впрочем, перечитывая это сейчас, я думаю: Сеть превратилась именно в то, чего я ожидал. И одновременно, как всегда бывает с такими явлениями, в нечто совершенно иное.

Куба как машина времени

«Бесконечная матрица»
Январь 2006

История и научная фантастика вошли в мою жизнь за один год.

С историей я столкнулся в подвале старого кирпичного дома, мимо которого каждый день ходил в начальную школу одного маленького городка в штате Виргиния.

Дом стоял пустой, но выглядел довольно прилично, и потому меня не интересовал – там точно не водились привидения. Впрочем, когда рабочие собрались его ремонтировать, я, отогнув лист фанеры, все же пролез внутрь обследовать пустые, холодные комнаты. В одной из них (тут мое сердце забилось чаще) стоял отсыревший старый сундук. Набравшись храбрости, я открыл его и обнаружил внутри лишь пачку потускневших литографий (тогда я не знал этого слова) с самолетами. Правда, то были очень уж необычные самолеты, и они странным образом привлекли мое внимание. Они были старые, из какой-то прошлой эпохи, но зато интересные и почему-то чуть страшноватые. Я разглядывал их, сидя на корточках и ощущая, как в мой мозг хлынул огромный массив информации. Еще раньше я как-то сам незаметно усвоил, что была война – хотя не знал, с кем и когда. Родители иногда упоминали про «войну», словно она была очень давно или в какой-то иной реальности, но я не соотносил это слово с расплывчатыми намеками на какие-то масштабные столкновения в недавнем прошлом. Я читал комиксы про войну, играл в солдатиков, но не понимал их места в реальном мире.

В том сундуке была Вторая мировая война. Я столкнулся с историей (а она – со мной) и навсегда изменился.

С научной фантастикой я столкнулся на магазинной полке, где обнаружил комикс «Машина времени» из серии «Классикс иллюстрейтед» за пятнадцать центов. Как и заявляли составители серии, мне тут же захотелось прочесть книгу Уэллса. Когда в 1960 году на экраны вышел фильм Джорджа Пала, я уже втайне считал «Машину времени» своей собственностью, своей личной альтернативной вселенной, список которых в дальнейшем только рос. Я был уверен, что никто в зале не понимает ее по-настоящему.

Совсем уж втайне от всех я взял тетрадку с лошадью на обложке и изрисовал ее карандашными чертежами моей собственной, настоящей машины времени. За основу я взял не киноверсию, а машину из комикса. Она напоминала модель атома, а от себя я добавил головокружительно сложную систему концентрических сфер, которые каким-то не вполне понятным образом позволяли двигаться в трех измерениях сразу. Мне казалось, в этом весь фокус. Уверен, я подозревал, что путешествовать во времени – примерно как укусить собственный локоть (а поначалу это казалось мне вполне возможным), – но я ни за что себе в этом не признался бы. Слишком уж заманчивой представлялась перспектива.

Кажется, у меня не было никаких конкретных планов насчет путешествий во времени и никаких головоломных парадоксов, которые хотелось разгадать. Не помню, чтобы я мечтал изучать прошлое своего мира или отправиться в будущее.

Я хотел попасть в мир «Машины времени», в сад морлоков. Викторианский кошмар Уэллса стал для меня страной грез. Ведь он существовал далеко-далеко в будущем, вне истории – а история, когда о ней знаешь, быстро становится кошмаром, от которого не убежишь.

В начале шестидесятых я понял, что история никогда не прекращается.

Познакомившись со Второй мировой войной и научной фантастикой, я невольно стал впитывать историю как губка. Американская фантастика сороковых – пятидесятых годов, которую я читал, уже стала своего рода историей, для которой нужен фильтр анахронизмов. Я изучил хронику «Истории будущего», которая печаталась во всех книгах Роберта Хайнлайна, отмечая, как она расходится с той историей, что я понемногу узнавал. Я переваривал старую фантастику, выплевывая несъедобные хрящи анахронизмов, и реконструировал модель реального прошлого, понемногу разбираясь, где автор ошибся.