Читать книгу "Кто Вы, "Железный Феликс"? - Александр Плеханов"

12 февраля 1922 г., будучи в специальной командировке в Омске, Дзержинский отдал следующее предписание: «Прошу находящееся в нашем поезде у кого бы то ни было, в каком бы то ни было количестве и какого бы сорта вино или спиртной напиток уничтожить. поскольку нет предписания врача. Прошу вместе с тем сообщить всем, кому следует, что за нахождение вина в моем поезде буду карать самым беспощадным образом»[2216].

Получив копию рапорта инспектора НК РКИ Ермолаева и разрешение заместителя заведующего таможенным отделом Иванова на выдачу сотрудникам ГПУ спиртных напитков, 20 сентября 1922 г. Дзержинский писал Мессингу: «Приказываю прекратить эти безобразия, объявить мой строжайший выговор тем лицам из органов ГПУ, которые получали и требовали эти напитки из таможни, за их незаконные действия и за дискредитирование органов ГПУ. Вместо того, чтобы соблюдать закон, Вы сами его нарушали. Расписки всех, кому объявлен выговор, в том числе и Ваша (Вы не имели права из таможни требовать для оперативных действий) должны быть срочно пересланы мне. Все спиртные напитки таможни, как Госфонд, должны быть предохранены от разграбления. Принятие мер возлагается на Вас. Жду объяснений и доклада о принятых мерах»[2217].

Во многих публикациях нашего времени даже положительные качества Дзержинского авторы стараются выдавать как отрицательные: «Все товарищи по революционной борьбе заметили одержимость Дзержинского: он не пил, не посещал кабаки, он вообще органически не умел расслабляться и веселиться. Только дело и еще раз дело: освободить рабочих от пут эксплуатации и принести им освобождение и счастье». Да, конечно, он посвятил себя революционной идее преобразования общества в интересах трудового человека, а не идее обогащения за счет других и ограбления своего народа, прозябающего в нищете в «этой стране». Наших оппонентов удивляет поведение рабочих — работников Тульского ГПУ, которые возложили венок на могилу Дзержинского: «Венок был сделан из винтовок, револьверов и скрещенных шашек — ничего живого и естественного. Только орудия убийства»[2218]. Но ведь можно сказать, что это оружие защиты. На дворе-то был июль 1926, а не 2013 год.

Говоря о личных качествах Дзержинского, часто делается упор на крайних мерах его борьбы с политическими противниками, как будто бы те были только агитаторами и пропагандистами, а не брались за оружие. Об этом разговор уже состоялся, нет необходимости повторяться.

Вопрос все же возникает: а не использовал ли Дзержинский свое служебное положение в корыстных целях? Ведь в первые годы советской власти многое делалось благодаря личным связям, знакомству, правильной партийной принадлежности. В годы нэпа пышным цветом расцвела коррупция. Найти документы, уличающие Дзержинского в «неблаговидных поступках», оказалось весьма сложным делом, но все же они есть. Например, 26 февраля 1925 г. он просил В. Л. Герсона достать в квартиру шкаф-библиотеку: «Достаньте или у нас (ГПУ), или в ВСНХ. Платить мне не удастся, потому за казенный счет[2219]. Это же безобразие: в свою квартиру мебель за казенный счет! Но дело-то в том, что это была. не просто квартира, а рабочий кабинет председателя ОГПУ.

Или поручение от 12 октября 1925 г. произвести ремонт в его квартире: «Осмотреть и наладить все форточки, чтобы закрывались и не дуло; обить двери, выходящие на коридор, чтобы не было щелей и не дуло и не были слышны разговоры на коридоре и обратно; сделать колпаки на отдушины, чтобы в комнаты из них не шла пыль, копоть; почистить проходы отопления; осмотреть вновь сделанную печь, уже треснувшую, в маленькой комнате; сменить грязные и совсем рвущиеся занавески на окнах, один письменный стол и четыре венских стула, малый круглый стол для телефона, столик для радио на четырех ногах. От нас забрать стол для картежников; осмотреть все двери, чтобы их можно было плотно закрывать и открывать»[2220].

Что же это была за квартира у председателя могущественного ОГПУ на седьмом году революции: неисправные форточки, дверь не закрывалась и в нее дуло из коридора, в комнату шли копоть и пыль, в треснувшей печи засорены проходы отопления, грязные и рвущиеся занавески, а мебель… И где же были хозяйственники ОГПУ? И опять «злоупотребления» — заменить мебель за казенный счет.

10 ноября 1920 г. Коллегия ВЧК в составе Ксенофонтова, Менжинского, Манцева, Евдокимова, Зимина, Мессинга, Ягоды и Самсонова обсудила мероприятия в связи с 25-летним юбилеем революционной деятельности Дзержинского и решила: «1. Просить ЦК назвать какую-либо партийную школу или факультет одного из народных университетов именем т. Дзержинского.

2. Внести в Исполнительный комитет МСРД предложение о переименовании Б. Лубянки в ул. Дзержинского, а Лубянской площади в Площадь Дзержинского.

3. Просить тов. Мархлевского собрать материал и издать книгу, посвященную 25-летней революционной деятельности юбиляра»[2221].

В основном пожелания членов Коллегии ВЧК были реализованы уже после кончины Дзержинского, и это в то время, когда именами здравствовавших вождей назывались города Советской республики.

Врагов у председателя ВЧК-ОГПУ было немало не только за рубежом, но и в Советской России. Речь тут идет не только о политических противниках, но и о всякого рода недоброжелателях. Дело доходило до клеветы. Так, 18 мая 1918 г. в № 62 газеты «Анархия» появилась статья «Будем готовы», автор которой некто «Андрей» писал о председателе ВЧК: «Он каторжник, отбывал каторгу в Александровском централе. Но… можно быть на каторге и пользоваться большими, недопустимыми для искреннего революционера привилегиями; это было и с Дзержинским. Он находился на особом счету у администрации. Фактически он содержался на положении «скрывающегося» и обретался больше всего в одиночке. («Скрывающиеся» на тюремном языке — это доносчики и провокаторы, нетерпимы в общих камерах. — Ф. Д.). Он при проверке заключенных ходил сбоку начальства и записывал просьбы и заявления арестантов и позволял иногда подавать свои реплики отрицательного свойства…».

В ноябре 1921 г. некий Либенфельд во время суда по одному из уголовных дел утверждал, что Дзержинский способствовал закрытию дела. 13 ноября Феликс Эдмундович писал Герсону: «При сем письмо. Прочтите. Письмо конфедециальное. Фамилии Фортунатовой и Ольминского должны остаться в стороне.

Ваша задача узнать, что это за публика, в частности Либенфельд, составить мне письмо к судье с просьбой прислать мне выписку из места протокола, касающиегося меня, для привлечения Либенфельда к ответственности за клевету, дайте мне для подписи»[2222].