Читать книгу "Россия в годы Первой мировой войны. Экономическое положение, социальные процессы, политический кризис - Ю. Петров"

3. Большевики, интеллигенция, предприниматели

(В.П. Булдаков, М.К. Шацилло)

Октябрьско-ноябрьские бои в Москве вызвали сильнейшую тревогу среди интеллигенции. Муссировались слухи о страшных разрушениях в Кремле. В знак протеста 2 ноября подал в отставку нарком просвещения А.В. Луначарский, но СНК с этим не согласился. На следующий день нарком выпустил обращение «Берегите народное достояние». Но 4 ноября Московский ВРК заверил, что в результате боев «ни одно здание, имеющее археологическую ценность, не разрушено до основания или хотя бы частью». Тем не менее члены Союза деятелей искусств выразили протест против случившегося.

А. Блок со своей поэмой «Двенадцать» отнюдь не стал выразителем позиций интеллигентского большинства. «Христос в “Двенадцати” не к месту… неловко, когда читаешь», — считал А. Ремизов. Сам он в 1918 г. в «Заповедном слове русскому народу» твердил: «Горе тебе, русский народ! …Необузданный в жадном стяжании, обокравший самого себя, расточитель наследия отцов, ты все промотал русский народ, сам заложился и душу продал….Будешь скитаться ты из рода в род со скорбью своей безысходной… духу не хватит тебе разорвать цепи». Напротив, А. Белый весной 1918 г. сочинил поэму «Христос воскрес» — все зависело от угла зрения на происходящее. Творческие люди пытались уловить в происходящем некий высокий смысл. «…Смертелен закон революции, но эта смерть — для зачатия новой жизни…» — писал, к примеру, Е. Замятин.

Луначарский приложил немало сил для привлечения представителей старой культуры, планировал создать «Государственную Комиссию по народному просвещению», «Государственный Театральный Совет» и «Комиссию Искусства и Национальных Дворцов». Но, похоже, рвались сотрудничать с наркомом только В.Э. Мейерхольд, В.В. Маяковский и О.М. Брик, причем последний вел себя непоследовательно, иной раз публично «отрекаясь от социализма». Позднее С. Маковский предложил Луначарскому стать посредником между ним и «всеми художниками».

Научная общественность поначалу реагировала на переворот однозначно. 21 ноября 1917 г. Общее собрание Академии наук утвердило текст обращения, подготовленного комиссией в составе А.С. Лаппо-Данилевского, С.Ф. Платонова, М.И. Ростовцева, А.А. Шахматова. В нем говорилось: «Великое бедствие постигло Россию: под гнетом насильников, захвативших власть, русский народ теряет сознание своей личности, своего достоинства; он продает свою душу и, ценою постыдного и неравного сепаратного мира, готов изменить союзникам и предать себя в руки врагов… Россия не заслужила такого позора: всенародная воля вручает ответственное решение ее судьбы Учредительному собранию». Однако некоторые академики склонялись к сотрудничеству с большевиками. Так, бывший министр просвещения Временного правительства известный востоковед С.Ф. Ольденбург неожиданно уверовал в искренность Ленина (хотя решительно отказывался верить Троцкому и Луначарскому).

Университетская профессура поначалу горячо протестовала против большевистского переворота в соответствующих резолюциях. 9 декабря ученый совет Казанского университета присоединился к своим коллегам из Харькова, заклеймившим «группу фанатиков и темных дельцов», захвативших власть накануне Учредительного собрания «с помощью обманутой ею вооруженной толпы». Профессора выступали за продолжение войны, опасаясь, что заключение сепаратного мира с Германией «исторгнет Россию не только из ряда великих держав, но и из семьи народов, создающих общим трудом науки, искусства и промышленность…» Но не все столь резко реагировали. В январе 1918 г. созванное по инициативе президиума Академии наук совещание представителей высших учебных заведений и научных учреждений постановило учредить особый Российский совет ученых для защиты автономии научных учреждений. При этом деловое сотрудничество с властью не исключалось. Вскоре совет Политехнического института постановил войти в деловые отношения с СНК. В феврале 1918 г. совещание представителей Академии наук и ректоров высших учебных заведений, обсудив вопрос о «вступлении в деловые отношения с властью, распоряжающейся финансами государства», признало невозможным избегать «таковых сношений». Пытались сотрудничать с большевиками и такие видные ученые и общественные деятели, как Н.Н. Кутлер, И. X. Озеров, М.И. Боголепов, А.И. Буковецкий.

В ответ на большевистский декрет о печати, предусматривающий закрытие «буржуазных» газет, 26 ноября 1917 г. Союз русских писателей выпустил однодневную «Газету-протест». В числе ее авторов были представители самых различных литературно-творческих и общественно-политических групп — В. Короленко, 3. Гиппиус, Д. Мережковский, Е. Замятин, Ф. Сологуб, В. Засулич, А. Потресов, П. Сорокин, М. Неведомский и другие. Названия статей говорили сами за себя: «Слова не убить», «Осквернение идеала», «Красная стена», «Слуги дьявола», «Насильникам», «Протест против насилий над печатью» и т. п. Но это скорее походило на чисто ритуальную акцию, нежели на готовность противостоять «узурпаторам».

Гиппиус и Мережковский просили «свести с Луначарским, — писал К. Чуковский. — Вот люди! Ругали меня на всех перекрестках за мой якобы большевизм, а сами только и ждут, как к большевизму примазаться». Эта литературно-супружеская пара хотела не только избежать «уплотнения», но и всерьез надеялась на кинопостановку «Павла» и «Александра» Мережковского. «Уверен, что чуть только дело большевиков прогорит -Мережк первые будут клеветать на меня», — вздыхал Чуковский. Между прочим, Луначарский сразу же оброс своего рода свитой, среди которой особенно заметна была Л.М. Рейснер, которая видела свою миссию в том, чтобы не допускать до наркома «всех, кто влезет из жадных до пирога».

Граф В.П. Зубов стал вхож к нему в связи со своей деятельностью по сохранению от разгрома Гатчинского дворца. Благодаря этим контактам граф приобрел репутацию «коммуниста».

Возможно, сближению части старой интеллигенции с новыми правителями способствовало то, что «театры и театральные люди были у новой власти в некотором фаворе». Ф.И. Шаляпин считал, что большевики надеялись использовать людей творчества в целях собственной пропаганды. Вероятно, сказывалось и желание большевиков предстать «цивилизованной» властью. «…С такими революционерами как-то и жить приятнее: если он и засадит тебя в тюрьму, то по крайней мере у решетки весело пожмет руку…» — считал Шаляпин.

Иные деятели культуры и науки «оправдывали» большевиков, заявляя, что вся старая Россия своими грехами заслужила «здоровую встряску», что их диктатура лучше буржуазной диктатуры «аршинников». В таком духе высказывались, к примеру, и поэт В.Ф. Ходасевич, и черносотенец профессор Б.В. Никольский. Другие считали, что «в любом случае обязаны оставаться в распоряжении новой власти ради спасения ценностей высшего порядка». В конце января 1918 г. А. Бенуа признавался, что, сотрудничая с новой властью, он надеялся не только предотвратить разграбление культурного наследия, но отвести угрозу квартирного «уплотнения». Несмотря «на все ужасы, связанные с “большевистским опытом”», его симпатии оставались на стороне людей, пришедших к власти. Он объяснял это тем, что «старый строй действительно обречен на полное исчезновение»; и потому теперь воспоминания о «всей “упадочнической душе” этого отжившего мира» вызывают такую тошноту, что он «готов принести какие угодно жертвы, только бы не возвращаться в это болото». Последние «вспышки его монархизма» гасли, несмотря на «весь нелепый деспотизм большевизма, всю безнадежную бестолковость его представителей».