Читать книгу "Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом месте я замолчал. Мне удалось почти полностью собрать всю марлю, смять её в бесформенный кокон и держать, одной рукой прижимая к груди. Свободной я взял со стула бескозырку и надел на голову. Зал молчал.
– Да, – сказал я, – осталась одна важная мысль… Я обязательно должен её сказать… Обязательно!..
В этот момент я стремительно обдумывал и искал слова, чтобы завершить выступление высказыванием о том, как быстро, буквально сразу, забывается и становится неважным то, о чём мечталось в ожидании возвращения домой…
Но вдруг я почувствовал, что у меня уже больше нет сил поднимать эту тему. Я понял, что не осталось вообще никаких сил говорить. Они кончились.
– Очень важная мысль!.. – всё же сказал я. – Хотя нет… Не стоит… И без того много наговорил…
Сказав это, я повернулся к зрителям спиной, взял со сцены незанятой рукой ведро, повесил его на локоть, захватил стул и медленно понёс всё это в глубь сцены. Марлю, ведро, стул. Сцена оставалась за моей спиной совершенно пустой. Голой.
Я почти видел и совершенно точно чувствовал, как это выглядело из зрительного зала. По лицу моему полились слёзы.
Зайдя в комнату за сценой, я выронил всё из рук и зарыдал. Подошёл к старому, драному диванчику, стоявшему у стены, рухнул на него, из глаз и носа потекло. В зале слышны были сильные, чёткие, как пульс, аплодисменты. Но на сцену к зрителям я не вышел. Не смог остановить рыдания. В комнате за сценой было темно.
Меня продолжали сотрясать всхлипывания, когда аплодисменты закончились. А потом в комнате зажёгся свет. В дверь вошли ребята и включили его. Они стояли, смотрели и ничего не говорили. Последним появился Женя Сытый и сразу шагнул ко мне. Он присел возле дивана на корточки, положил мне руку на плечо и заплакал. Сильно. Мы обнялись.
– Жень, Женька, – говорил я, всхлипывая и задыхаясь, – так… нельзя… Невозможно так… Это… это же не спектакль… Я не понимаю… не понимаю, что это было… Но так… Так нельзя… Понимаешь?! И по-другому… И по-другому нельзя…
В тот вечер мы больше о том, что произошло на сцене, не говорили. Никто даже не попытался. Родители, как мне сказали ребята, ушли сразу. Зрители в баре не задержались. Жена подошла ко мне, когда я уже переоделся, умылся и успокоился. По её глазам было видно, что она плакала. Я заявил, что посижу с ребятами и намерен с ними выпить. Она всё поняла и сказала, что поедет домой отпустить бабушку, которая сидела с дочерью.
Потом ушли все, кто присоединился к театру недавно. Остались только основатели. Три человека и я. Другие расстались с театром ради другой жизни.
Мы накрыли один столик в баре, сели и выпили. Разговорились. Смеялись. Темы моего отъезда и дальнейшей судьбы театра не касались. Хотя, она висела и звенела в воздухе между нами. Ребята курили одну за одной. Сигаретный дым окутал нас.
– Ну ладно, братцы! – сказал я, почувствовав, что некое время для важных слов пришло. – Я скажу речь… Прощальную… Сидите!.. А я скажу стоя… Мы многое успели друг другу наговорить за последнее время… И ещё больше успели друг о друге подумать… Вы знаете, о чём я! И мне не хочется… Мне невыносима мысль об отъезде с таким багажом… Но и извиняться я не собираюсь, потому что не за что!.. И вы не собираетесь, потому что тоже не за что!.. Я просто вам скажу… Сейчас мы допьём… Я выйду вон в ту дверь и больше не вернусь… Не вернусь тем, кем для вас был… А был я вашим режиссёром и… – я задумался на пару секунд, – был вашим режиссёром, и этим всё сказано! Мы сделали восемь спектаклей и чего только ещё не сделали… Но главное – мы сделали театр. Мы сделали театр из самих себя. Вас я сделал актёрами, а вы меня – режиссёром… Давайте выпьем!.. Сидите, вы, бога ради!..
Мы выпили и налили снова.
– И ещё… – продолжил я, стоя. – Я столько времени смотрел на вас из зала во время репетиций… Год за годом. Почти восемь лет… Смотрел и смотрел, подсказывал, давал задания и смотрел… Я знаю вас так, как никто вас не знает… Я знаю все выражения ваших лиц, все особенности мимики и родинки… Я вижу ваши настроения и усталость сразу. Мне знакомы ваши характерные жесты и детали походки. Я могу по шагам на лестнице узнать, кто из вас это идёт и сколько вчера вы выпили… Я помню все оттенки и интонации ваших голосов… И я от этого не устал… Мне страшно повезло, что это были именно вы, а не кто-то другой… Я каждого из вас когда-то позвал делать этот театр, и вы пошли… И не ушли… Ухожу я… Значит, не ошибся, когда вас позвал… Я с вами тут был абсолютно счастлив и абсолютно несчастлив… Значит, всё, что мог, я сделал… А теперь тост… Я вам обещаю, что больше театр с кем-либо делать не буду… Так хорошо не получится, а хуже делать нет смысла… Я уезжаю из Кемерово… Я хочу, чтобы театр этот, чуть было не сказал «мой», жил… Я очень ревнивый!.. Но не доставьте мне радости! Не пропадите без меня!.. А я обещаю, что постараюсь искренне за вас радоваться, если узнаю о ваших успехах… Ну и вы… Порадуйтесь за меня, если мне повезёт без театра… А если не повезёт… Не злорадствуйте!.. В случае, если про меня не будет ни слуху ни духу… Скучайте по мне! По своему режиссёру… Потому что я вас люблю!..
Мы выпили. Не обошлось без общих пьяных слёз. Сразу же, как намеревался, я в дверь не вышел. Мы ещё посидели. Ещё выпили. А потом ехал в такси домой и улыбался.
Серёжа Наседкин, Сашенька Белкин, Женя Сытый. Они не бросят театр. Мой отъезд не убьёт его. Театр «Ложа» окажется живуч. А через много лет я увижу их сильно побитые жизнью любимые рожи в кино на экране. Они начнут сниматься. Найдётся режиссёр, которому захочется видеть моих актёров в своём кино… А Женя Сытый так вообще через годы станет актёром МХТ имени Чехова, и его фотография будет висеть в фойе этого главного московского театра.
Утром я пробудился от страшной головной боли. Обнаружил себя на диване, укрытым пледом, в рубашке и брюках. Без носков. Глянул на часы, было около одиннадцати. Испугался, что что-то проспал. Но тут же вспомнил, что к какому-то определённому времени мне никуда больше успевать в моём родном городе не надо.
Дома стояла тишина. Жены и дочери не было. Я встал и потащился на кухню пить воду… В кармане брюк что-то шелестело. Я достал вчетверо сложенный помятый тетрадный листок.
– Сегодня первых двух уроков нету, мама, – сказал я хрипло.
Сразу и в полном объёме вспомнилось то, что случилось со мной накануне на сцене.
«Это что такое я вчера сделал?! Что это было?! – подумал я. – Как теперь с этим жить?..»
В начале июня мы получили деньги за нашу квартиру, и я сразу же отправился в Калининград. Летел и волновался. Очень хотел, чтобы город мне понравился. Всё было настолько решено, что, если бы город мне не понравился, пришлось бы жить в городе, который не нравится. Варианты остаться в Кемерово или поехать в Москву не предполагались.
Калининград мне понравился сразу. Всего трёх дней мне хватило ногами обойти его весь и выбрать район, в котором захотелось бы купить жильё. Я обратился к риелторам, и ещё через три дня мне предложили небольшую, но славную квартиру в довоенном, немецкой постройки доме, стоящем в дивном месте. Две тихие, зелёные улицы пересекались, и из их перекрестия градостроители устроили очаровательный сквер, окружённый четырьмя домами под черепичными высокими крышами. Как было не купить квартиру, окна которой выходили на сквер, который носил название «сквер Шопена»?!
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец», после закрытия браузера.