Читать книгу "Плюшевая засада - Дарья Калинина"

– Валентин Петрович бедную девочку от всех прятал. Дом этот купил, жену от себя отделил. Все потому, что Елизавета Николаевна не согласилась Аленушку в специальный интернат отдать. Вот муж ей такую жизнь и назначил. Елизавета Николаевна тут одна жила и Аленушку воспитывала. Потом, когда хозяин ей Светлану привез, а потом и Георгия с Романом, бедную Аленушку пришлось в отдельной комнате запереть. Хозяин не хотел, чтобы его здоровые дети общались бы с больной.

– Почему?

– Кто его знает. Не захотел, и все тут. А его слово – закон. Так что Елизавета Николаевна долгое время Аленушку выпускала лишь в то время, когда здоровые дети где-то отсутствовали. А потом и вовсе Аленушку из ее комнаты перестали выпускать. Дверь железную поставили. Окна кирпичом заложили.

– Зачем?

– Очень уж Аленушка здоровущая вымахала, Елизавете Николаевне с ней не справиться было. Аленушка ее пару раз так ручкой своей ударяла, что хозяйка потом несколько дней больная лежала. Разгром в доме учиняла, весь фарфор перебила. И не по злобе била, а так, случайно задевала. Одну витрину с фарфоровыми статуэтками перевернула, в панику впала, начала по дому носиться, все ронять, бить да крушить. Небось Валентин Петрович рассказывал, как случилось, что он нам охрану нанял?

– Сказал, что в дом грабители забрались.

– Не было никого. Аленушка немножко побаловалась. А силы в ней – как в трех взрослых мужиках.

– А нападение на машину Елизаветы Николаевны?

– Тоже Аленушка развлеклась. Елизавета Николаевна с Антониной частенько Аленушку погулять вывозили. Любила она цветочки, лес да деревья. А тут что-то нашло на нее в машине, руками махать начала, шуметь да драться. В тот раз чудом никто серьезно не пострадал. В общем, опасно ее стало выпускать. Своей силищи она не понимала, а ум у нее как у трехлетнего ребенка. Вот и держали ее взаперти. Игрушки ей покупали, одежду красивую, а выпускать совсем перестали. Хозяин специально охрану предупредил, что больная все время под запором должна находиться.

– Наверное, Елизавете Николаевне такое положение дел было невмоготу. Она любила девочку?

– Обожала. Родное же дитя, да такое ласковое!

– Ласковое! А все вокруг громила.

– Так это же что-то находило на нее. А так ласковая. Аленушке, понятное дело, тоже сидеть взаперти не нравилось. Плакать стала часто, от еды отказываться, чахнуть. Одно дело – когда в своем доме живешь, вместе с любимой мамой, которая тебя гулять водит и игрушки дарит, и совсем другое – когда тебя одну в комнату заперли и сиди там, как зверь какой.

– Чудовищно обходиться так с собственной дочерью. Как Валентин Петрович мог быть таким жестоким!

– Говорю же, не считал хозяин Аленушку своею. Чужой она ему была. Да и то сказать… – тут Клавдия понизила голос, чтобы никто из членов хозяйской семьи ее бы не услышал. – Не похожа она ни на Елизавету Николаевну, ни на ее мужа. А если не на них, тогда на кого?

Да сколько угодно может оказаться людей. На дедушек, бабушек, прадедов или прабабок.

– Родители у Аленушки оба светленькие, а она чернявой уродилась.

– Вы видели девочку?

– Конечно! Меня и Антонины она не стеснялась. Покуда Валентин Петрович охрану не пригласил у нас постоянно жить и за Аленушкой присматривать, так я девочку, почитай, каждый день видела. Умывала ее, одевала да причесывала.

– А кто потом это стал делать? Когда в доме появилась охрана?

– Елизавете Николаевне разрешали войти на полчаса утром и столько же вечером. Охранник в это время снаружи дежурил.

– А когда Елизавета Николаевна исчезла?

– Так Аленушку она еще раньше из дома вывела. Елизавета Николаевна нипочем бы девочку тут не оставила. Она ради ее спасения и побег-то весь затеяла.

– Вот вы говорите, девочка, девочка, а сколько же Аленушке сейчас лет?

– Так постарше Светланы будет. Лет за тридцать.

– Ого! Тридцатилетняя тетя с сороковым размером ноги и ростом под два метра. Такую нетрудно будет заметить. Это вам не маленький ребенок вроде Алиски.

Кстати говоря, Алиску даже с помощью большой поисковой бригады так и не сумели найти. И Герман, когда первый ужас от встречи с тестем отступил, вновь впал в истерику. Когда Ната спустилась вниз, Герман как раз звонил в полицию, где открытым текстом обвинял свою новую жену в похищении, а возможно, и смерти падчерицы.

– И отец у нее бандит! Он жену свою убил! В петлю ее сунул, думает, что все ему с рук сойдет. И в доме у них нечисто. Специальная комната у них оборудована вроде тюремной камеры, они там какую-то девушку держат. Мне к вам приехать? Может, лучше вы к нам? Ну, как скажете.

Вскоре после этого разговора Герман собрался и уехал – как сам объяснил, писать заявление. Спустившийся вскоре после этого Валентин Петрович, узнав о намерении зятя, лишь сплюнул.

– Одним расследованием больше, одним меньше, роли не играет. Меня сегодня и так следователь несколько часов, как утка червяка, трепал. Я ему говорю: неужели вы думаете, что, пожелай я избавиться от своей уважаемой супруги, не сделал бы этого красиво? Уж такую малость она, бедняжка, за свою преданность мне заслужила. А он мне письмо в нос тычет.

– Что за письмо?

– Покойница оставила. Вроде как мне. Обвиняет в нем меня в таких вещах, что волосы дыбом встают. Похоже, Аленушка головой слабой все-таки в мать свою уродилась. Зря я на чужого думал.

– А в чем конкретно обвиняет вас убитая? – спросил Слава.

– Ты что, мой адвокат? Почему я должен тебе все рассказывать?

Но Слава неожиданно проявил стойкость.

– Я детектив, – тихо, но с сознанием собственной важности заявил он. – И я как раз работаю над тем, чтобы вам не пришлось нанимать себе адвокатов.

Его слова впечатлили Валентина Петровича, который был человеком хоть и вспыльчивым, но умным.

– Ладно, слушай, парень. Все равно раз письмо у следователя, то никакая это теперь не тайна. Рано или поздно непременно наружу выплывет. В общем, я не знаю, кто Елизавете на меня наговорил, только считала она меня своим наипервейшим врагом. Дескать, сплю и вижу, как бы мне от Аленушки, доченьки ее возлюбленной, избавиться. Что и в комнату ее отдельную затем запер, чтобы со свету сжить. И в еду велел яду добавлять, чтобы девочка постепенно бы чахла да угасала. В общем, старался сжить ее со свету, такие вот дела.

– А этого не было?

– Ты что, дурак? Зачем мне убогую травить? Что она, меня объедала? Нет. Мешала чем-то? Тоже нет. Больше скажу, что я и запирать ее на замок не хотел. Не лежала у меня к этому душа. Никогда за девчонкой никакой злобы не водилось. Идиотка, да. Но добрая да ласковая. Признаюсь, я ее даже любил по-своему.

– Но вы запрещали другим своим детям играть с ней.

– Не запрещал я им ничего такого! Играла она с ними.