Читать книгу "Из варяг в Индию - Валерий Ярхо"

Зато уже утром следующего дня им повезло: дежуривший на мачте матрос в подзорную трубу заметил несколько туркменских лодок-киржамов. Лодки развернулись и, пользуясь попутным ветром, попытались уйти. Вслед им пальнули ядром, которое перелетело шедший первым киржам. Тем временем с корвета спустили лодку, в которую уселась вооруженная команда; в нее вошел и Петрович, хорошо говоривший по-туркменски. Матросы приналегли на весла, а корвет, снявшись с якоря, своими маневрами перекрыл одному из киржамов путь в море. Туркменское судно пристало к берегу, с него соскочили и побежали врассыпную несколько человек. Матросы тоже направились к берегу и бросились за ними в погоню. Тех, кого настигли, схватили, и подоспевший Петрович стал по-туркменски уверять плененных, что с ними ничего плохого не сделают. Среди пойманных был, как оказалось, и хозяин киржама — 57-летний Давлет-Али, которого матросы отвезли с собою на корвет. Туркмена отменно угостили и разговаривали с ним ласково, но он был грустен и насторожен. Давлет-Али рассказал, что живет в стойбище, подчиняющемся некоему Киату-аге. В их селении до двух сотен кибиток, и недалеко от него протекает река Гюрген-чай, вода в которой пресная. От них до Астрабада день езды, а до Хивы пятнадцать, и с этими городами постоянно поддерживаются отношения. Затруднения встретились, когда у Давлета-Али попытались узнать, кто среди туркмен самый больший начальник? Он просто не понимал, что может существовать какая-то центральная власть — ее у туркмен никогда не было. Они жили племенами, во главе каждого из которых был свой старшина, а все старшины подчинялись главному из них — Киату.

Убедив-таки своего гостя в том, что ни ему, ни его племени русские не желают зла, Муравьев и Пономарев уговорили Давлет-Али проводить к Киату-аге Петровича, и корвет пошел к берегу, к так называемому Серебряному бугру, где раскинулось стойбище, в котором жил Давлет.

На следующий день Петрович отбыл для переговоров, а Муравьев отправился осматривать реку Гюрген-чай, устье которой находилось примерно в трех верстах от Серебряного бугра. Речка эта протекала по болотистой местности, лишь в нескольких местах имея сухие берега. В одном из таких мест был устроен брод, которым пользовались для перегона скота и переезда людей. Рядом с бродом стоял небольшой туркменский аул, с жителями которого через сопровождавшего его туркменского толмача Муравьев разговорился, пытаясь выяснить, как туркмены отнесутся к тому, что русские сюда придут большим числом. Туркмены отвечали неопределенно, но, как оказалось, были совсем не против того, чтобы русские восстановили древнюю крепость, руины которой лежали возле Серебряного бугра, — там туркмены могли бы укрываться от карательных экспедиций персов, которые регулярно навещали их после столь же регулярных набегов туркмен на персидские владения.

* * *

Утром 6 августа вернулся Петрович и с ним Киат-ага. Это была довольно примечательная личность. В 1812—1813 годах он был в составе посольства от туркменских племен к наместнику в Грузии Ртищеву. Тогда шла война с Персией, и Ртищев делал ставку на набеги туркмен, представлявших всегда мощную, хотя и плохо организованную военную силу, терзавшую северо-восточные провинции Персии. Посольство это было крайне неудачным — к тому моменту, когда туркменские старшины добрались до Тифлиса, между воюющими сторонами начались переговоры о мире, одним из главных условий которых с персидской стороны было удаление туркменского посольства. Ртищев распорядился богато одарить туркмен и отправил их обратно, что по понятиям восточной дипломатии граничило с оскорблением. Посему Киат-ага держался довольно холодно. Он даже не хотел начинать переговоры, твердя, что однажды туркмены уже пробовали договариваться с русскими, да, дескать, ничего не вышло…

Но дорогие подарки побороли неуступчивость Киата, а щедрые посулы вернули ему веру в слово русского офицера. К концу переговоров он «поступился принципами» и уже был согласен проводить русских к себе в Чимкени, где у него было много родственников и где было удобно вести переговоры с остальными старшинами. По словам Киата, от его Чимкени до Хивы было пятнадцать дней ходу…

Переговоры с туркменскими старшинами шли ни шатко ни валко: приезжали они по отдельности, с удовольствием ели и пили, охотно принимали подарки, ни да ни нет не говорили, а главное — невозможно было понять, кого именно они представляют и какова их реальная власть. На самые элементарные вопросы они либо не хотели, либо не могли ответить.

В своем дневнике Муравьев писал: «С таким бестолковым народом каши не сваришь! Точно можно лишь сказать, что туркмены не расположены к персиянам, которых грабят, и те их грабят в свою очередь. Правительство наше, кажется мне, должно бы без всяких переговоров, избрав на берегу удобное место, не спрашивая никого, начать строение крепости, и, назвав одного из старшин туркменских ханом, поддерживать его. Могут ли быть средства для переговоров с народом жадным, который едва повинуется своим старшинам, коим нет числа?»

В своих предпочтениях, кого ставить ханом у туркмен, капитан уже определился. Рассмотрев во время переговоров старшин, он счел, что даже самые умные из них «на переговоры приезжают только для того, чтобы нажраться до отвала плова и получить подарки» и готовы брать деньги от любого, кто предложит. Надежнее всех и смышленей ему показался Киат-ага.

Именно Киат наиболее связно рассказал о том, что туркмены делятся на три племени. Те, что живут на побережье, называются иомудами — их набирается около 40 тысяч семейств. С ними граничит племя кекленов, земли которых тянутся до Хорасана. Туркмены племени теке насчитывают свыше 50 тысяч семейств; они живут к северу от кеклен, к востоку от иомудов, на юг от Хивы, к западу от Бухары. Иомуды находятся с теке во вражде: они друг у друга похищают людей и торгуют ими.

Киат регулярно сообщал об опасностях, поджидавших русских. Так, он предупредил, чтобы русские проявляли осторожность, так как в аулах, расположенных выше по реке, замечены персидские лазутчики, предлагающие туркменам деньги за то, чтобы они, засев в камышах, отстреливали русских из водоносной команды.

Наконец, потеряв терпение и не видя проку в дальнейшем затягивании пустых переговоров, Пономарев предпринял решительные меры. Он зазвал на борт корвета наиболее надежных из старшин и предложил им дать Киату доверенность вести переговоры от лица племен и выдать посольские письма к нему, Пономареву, и к наместнику Ермолову. После этого разговора были составлены письма. В них содержалась просьба от лица туркмен к русскому правительству о помощи против персов и выражалось «душевное удовольствие представить избрание удобных мест для построения по всему берегу, от Серебряного бугра до Балканского залива, мест для складывания товаров».

* * *

В конце августа корвет «Казань» прибыл к Гассан-Кули, родному аулу Киата. Жители Гассан-Кули выделывали отличные ковры и строили киржамы. В честь гостей Киат устроил состязания местных молодцов, на которых воины стреляли из луков, скакали, бегали, боролись. Призовые деньги щедрой рукой раздавал майор Пономарев.

О жителях Гассан-Кули в заметках Муравьева сказано, что ружья у них персидские, а порох свой, очень плохой, потому выстрелы получаются слабые. «Жизнь они ведут праздную, получая доходы от продажи нефти и соли в Персию. Нефть берут на нефтяном острове, примерно по 2 тыс. пудов в год. Соляные копи и нефтяные промыслы принадлежат балханским жителям, но гассан-кулинцы, имея большое количество киржамов, зарабатывают на перевозе этих товаров в Персию, скупая его у добытчиков».