Читать книгу "Идиоты - Александр Щипин"

Сюда приходили многие: на этой детской площадке Капитан часто искал свои жертвы. Рассядутся по разным скамейкам и чего-то ждут. Друг на друга даже не смотрят — чего, действительно, на мертвецов глядеть? Да и на площадку тоже внимания не обращают — плохая стала площадка, новая. Под ногами специальное покрытие, упругое и шершавое, как спина рептилии, а на нем что-то дорогое и красивое, из синих досок и белых канатов. Не детская площадка, а загородный дом в стиле прованс. Удальцов такого не одобрял: играть нужно там, где ржавчина, скрип и тоска. Еще желательно, чтобы осень, дождь, и за металлические поручни карусели холодно держаться руками в цыпках. Все звенит, слишком туго натянутое, или, наоборот, провисает, ослабев, проржавев в труху. В общем, сейчас лопнет и рассыпется, открыв совсем другой мир, большой и прозрачный. А чему лопаться в провансальском пастельном уюте? Нечему. Здесь только белокурым мальчикам в матросках играть. Они, конечно, тоже не совсем пропащие: есть шанс, что впереди их все-таки ждет тоска скрипящих ржавых барж под ледяным дождем. Однако, как показывает история, оттуда обычно сбегают обратно в бело-синий рай, в ватное Батово и детское Рождествено, а другие миры по-прежнему достаются тем, кто под дождем, с цыпками и соплями.

С дождем, впрочем, тоже проблемы: на небе ни облачка, солнце шпарит на максимуме. Все вокруг плавится, превращается в пар и запах. Цветы, свежескошенная трава, краска. Удальцов пощупал скамейку, поискал мягкое и липкое, даже понюхал пальцы, но нет, обошлось. Откуда-то еще пахнет. Или не успело высохнуть в щелях и пазухах: красили, похоже, совсем недавно, и прохожие, прежде чем сесть, сначала осторожно трогали слишком ярко блестевшие скамейки, словно здороваясь или спрашивая разрешения. Многие даже сидя продолжали поглаживать деревянные планки, обнюхивая затем, как и Удальцов, руки. Выглядело это непристойно, особенно рядом с детской площадкой.

У Капитана руки тоже все время шевелились, словно два слепых морских животных. Что-то он всегда гладил, поправлял или выковыривал. Был Капитан подвижный и переливающийся, словно подросток, который не может устоять на месте. Да он и походил на ребенка — узкоплечий, с большой головой. Усы Капитан отрастил, кажется, для солидности, но они не слишком помогали: получился подросток со светлыми мягкими волосами на губе. Они тоже были в постоянном движении — топорщились и снова опадали, будто чувствительные жгутики.

Удальцов тогда до одурения крутился на карусели, раскинув руки и воображая полет. Когда он остановился напротив скамейки, где сидел Капитан, тот плавно содрогнулся всем телом и сказал:

— Уникальный вестибулярный аппарат! Готовишься в космонавты?

— Нет, — буркнул польщенный Удальцов. — В каскадеры.

— Хочешь быть неизвестным героем?

— Почему неизвестным?

— А как же: ты прыгаешь, падаешь, тонешь, горишь, а вся слава достается артисту.

— Ну, наверное. — Удальцов раньше об этом не задумывался, и ему стало немного обидно, но отчасти почему-то и приятно.

— А хочешь узнать, как еще можно совершать секретные подвиги? — спросил Капитан и весь подался вперед, нависая над песком и подрагивая пеной усов, словно волна за секунду до падения.

Конечно, Удальцов хотел.

Таких детей всегда было много — мечтающих о подвиге, ищущих похвалы. Удальцов долгое время считал, что дефицит внимания, про который теперь часто писали, — это не проблемы с концентрацией, а недостаток ласки. У кого что болит. Кажется, им всем не хватало дома нежности. Зато у Капитана ее всегда было с избытком, бескрайней и булькающей, словно водяной матрас. И теперь они сидят здесь, вокруг пустой и горячей детской площадки, потому что идти им больше некуда и незачем.

— Тихон! — позвал строгий женский голос. — Тихон, смотри вперед!

Мальчик лет пяти мчался на самокате прямо в Удальцова. Мама шла сзади, одной рукой толкая коляску с девочкой, изумленной большим миром и уже сонной от избытка впечатлений, а другой держа на отлете телефон. Казалось, она пускает им солнечные зайчики — по земле и деревьям запрыгало пятно света. Удальцов подумал, что если бы он вырос, если бы ему не встретился тогда Капитан, у него могла быть такая жена, такие дети, такая жизнь. Мальчик в последний момент успел отвернуть, сильно толкнувшись ногой и воровато оглянувшись на маму. Удальцов приготовил лицо к улыбке, собираясь показать, что ничего страшного не произошло, но ни мальчик, ни женщина больше не смотрели в его сторону, как если бы он был неодушевленным препятствием: гипсовой статуей или забытой дворником тележкой с пакетами мусора.

Все правильно — неодушевленное препятствие и есть. Душу забрал Капитан почти тридцать лет назад. Удальцов тогда успел все понять и даже закричать, умоляя о помощи, отчего Капитан сразу стек со скамейки и побежал, колыхаясь, как большой и гибкий пузырь. Испугался он напрасно: детская площадка была пуста, только случайный прохожий повернул голову, близоруко вгляделся и пошел по своим делам. И все-таки было уже поздно — Капитан успел сделать главное, и в жизни больше не осталось смысла.

Представь себе космический корабль, сказал тогда Капитан. Плоский, как если бы виноград, только что вымытые, еще мокрые упругие ягоды, положили в одну тарелку и накрыли другой. Внутри, по кругу, маленькие ложементы для маленьких космонавтов, которые прилетели к нам из немыслимой дали, чтобы умереть здесь от какой-то пустяковой болезни. Может, у них была аллергия на солнце, возможно, их сердце лопалось от восторга при виде луны, или они просто не выносили звука, с каким поезда стучат по стыкам рельсов. Большеголовые, похожие на грустных, послушных детей во время тихого часа, они закрывали огромные глаза и засыпали навсегда. Никто не выжил, никто не вернулся домой. Наши ученые сумели разобраться в устройстве корабля, но оказалось, что управлять им можно только из этих ложементов, куда не влезет ни один взрослый. Теперь мне нужно найти восемь пилотов — лишь вместе они смогут полететь. Представь себе это, сказал Капитан.

И Удальцов представил. Странствия с Капитаном в поисках остальных семи пилотов. Школы, заметенные мелом — его частицы повисают в воздухе от взмаха сухой тряпки, и под тяжестью этой пыли солнечный луч рушится в ведро с водой. Маленькие стадионы с еще влажным после недавнего дождя песком прыжковых ям и пустыми лестницами трибун, уводящими в небо. Кружки авиамоделистов в старых особняках с лепниной и рассохшимся паркетом, где над беззащитными затылками детей, которые склонились над чертежами, нависают привязанные к потолку деревянные птицы с длинными узкими крыльями. Везде они будут искать и находить новых членов экипажа, причем один из них окажется, конечно, девчонкой, из-за чего поначалу никто не захочет ее брать, но именно она станет самой отчаянной, самой талантливой, самой надежной — лучший друг, навсегда, на всю жизнь. Потом начнутся тренировки на базе, мечты и разговоры после отбоя, ссоры и неловкие примирения, когда щиплет в носу и стыдно поднять вдруг зачесавшиеся глаза. И, наконец, полеты. Полеты, в которых все восемь человек становятся единым организмом, большим и сильным, так что корабль отрывается от земли и, набирая скорость, погружается в небо, чтобы вынырнуть по другую его сторону, где звезды и тишина. Там есть планеты, которые надо открыть и описать, придумав имена доверчивым животным с тугими звонкими животами и беспалыми, как у игрушек, лапами. Планеты, на которых нужно навести порядок, подняв их жителей на решительный бой с узурпатором, человеком трусливым и усталым, — он мечтает повернуть во вселенной время вспять, только чтобы вернуться в детство, где не нужно ничего бояться и ни за что отвечать. Планеты, на которых хочется остаться жить, но нельзя, потому что пора возвращаться домой, скоро отбой, и ужин в этот раз, так уж и быть, перенесут на восемь, но постарайтесь больше не опаздывать.