Читать книгу "Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов"

— И покрестил он нашего Семёна Эдуардовича, — закончила за дядю Сеню жена.

— И покрестил. Да. На следующий же день. Утром. На окраине Белграда в небольшой церквушке. Такая домашняя обстановка, ладаном пахнет. Супер! И я тому крайне рад. Не скажу, что я вдруг верующим стал. Просто все мои метафизические наклонности приобрели новый вектор, вдоль которого я по мере своих сил продвигаюсь. А пост держу только Великий, и скорее из диетологических соображений. Однако сдаётся мне, что всё правильно. И нечего смеяться, Людок, — он протянулся через стол и легонько щёлкнул жену по носу.

— А я и не смеюсь. Когда ты поехал на Соловки, сказав, что помолишься там за меня и за нашего будущего ребёнка, мне было приятно. Не просто в отпуск поехал, а по делу. Непривычно несколько, я тебя религиозным совсем не знаю, но приятно. Это я сейчас смеюсь, поскольку оказалось, что ты туда ездил трескать пирожки к маме Валентина. Валентин, он там вас сильно объел?

— Нет вроде, — Валентин смутился, — дядя Сеня у нас и не был почти. Они с Васькой на неделю рыбу ловить уезжали.

— Кто копчёную рыбу у меня просил привезти? Кому я целый мешок тащил? На весь вагон так пахла, что все только слюнки глотали.

Семён Эдуардович вскочил из-за стола, подбежал к жене, обнял и громко чмокнул в макушку.

— Ну, скажи, Валька, как тебе Москва? Осваиваешься?

— Освоился уже. Всё как бы нормально.

— Как бы нормально… — передразнил Семён Эдуардович, — это ваше модное «как бы» — сиречь активизация категории неопределённости. Полное отражение происходящего в обществе: бардак в обществе рождает бардак в языке.

— Почему это? — удивился Валентин, уже привыкший за месяц к этому выражению.

— Это «как бы», товарищ отличник, ты употребляешь вне норм русского литературного языка и вне норм языковых традиций. «Как бы» может использоваться в качестве смысловой частицы и уподобительного союза при определенной ситуационной мотивированности.

В твоей фразе я такого не замечаю. Ты старайся следить за своей речью. Она у тебя правильная. От того, что начнёшь говорить «как все», москвичом не станешь, а качество речи потеряешь. Понял? Помни, суржик был всегда и всегда будет. Но говорить на суржике — удел людей неграмотных.

— Сенечка, не заводись, — Людмила дотронулась до руки Семёна Эдуардовича. — Не заводись. Твоя дидактика дома неуместна. Молодой человек вращается среди таких же молодых людей, где языковые несуразности считаются нормой, неким кодом. Они подчеркивают иллюзорность мира, его нестабильность. И по большому счёту всё это является выражением обычного для юношества нигилизма. Это пройдёт.

— Людмила! И ты туда же! Это не нигилизм, а небрежность. Словесный мусор. Чем неправильнее человек говорит, тем неправильнее думает, и наоборот. Процесс двунаправленный. Ты вспомни, как Борис говорил! Он как говорил, так и жил — уверенно, стройно, даже лихо. А Валентин его сын. Сын! И обязан иметь правильную речь.

Семён Эдуардович прошёл к стеллажу, покопался среди книг и достал коробку с магнитофонной бобиной.

— Вот! Это раритет, Валька. Запись с открытия сессии конференции межфакультетского гуманитарного студенческого научного общества почти двадцатилетней давности. Шестьдесят девятый год. Отец твой, Борис Аркадьевич, говорит вступительное слово. Кто-то из аспирантов записал. Только-только на их факультет магнитофоны купили. За это выступление ему тогда здорово попало. Обвинили в субъективизме и непонимании материалистического подхода к науке. Кажется, схлопотал выговор по партийной линии. Хорошо ещё, что не попал под какую-нибудь кампанию по борьбе с ревизионизмом в науке, хотя времена уже не те были. Ну что, хочешь послушать?

Не дожидаясь согласия, Семён Эдуардович вынул плёнку из коробки и снял пластиковую крышку со стоящего на тумбочке гигантского бобинного «Шарпа».

— Сейчас-сейчас. Я сам, если честно, очень давно не слушал. Теперь же всё кассеты, а катушечный магнитофон у нас в качестве мебели. Нужно старые бобины переписать, а его в комиссионку отнести.

Он заправил плёнку, щёлкнул тумблером переключения скоростей. Колонки ожили лёгким свистом. Семён Эдуардович пустил запись.

…каждого человека. И вы все исполнены прекрасным свойством юности — дерзостью. Без дерзости научная мысль тщетна и бесплодна. Само по себе знание не имеет ценности. Не в том смысле, что «знание бесценно». Эта формулировка превратилась в постамент памятника прошлым заслугам науки. Цена возникает только в сравнении. Знания, не употребляемые в научном поиске, не приводимые в движение научной мыслью, становятся лишним грузом… А они должны быть топливом, должны способствовать постоянному движению вперёд в поиске истины. Для человечества в целом и для каждого из вас в отдельности, движение к истине самоценно и необходимо. В контексте понимания невозможности достичь абсолютной истины научный поиск становится творчеством, формой свободы.

В гуманитарных дисциплинах, в отличие от естественно-научных, нет формального эксперимента. И, как следствие, нет явного отрицательного результата. Это накладывает на учёного дополнительную ответственность, требует руководствоваться в поиске не только соотношением синтеза и анализа, но и чувством гармонии. Все проявления человеческой жизни и человеческого духа, изучаемые гуманитарной наукой, основаны на гармонии, частным случаем которой является диалектика. Диалектические принципы — метод вашего поиска, ключ. Это необходимый инструмент, но отнюдь не достаточный. Даже исходя из основного постулата диалектики можно утверждать, что рациональному всегда соответствует иррациональное: дух, интуиция, любовь к своему делу, чувство творца. Преисполнившись этим, вы станете частью великого целого, того, что есть Мир.

Валентин впервые слышал голос отца. Он не вдумывался в смысл произносимых фраз. Взволновал сам голос — уверенный, объёмный, дышащий. Валентин ловил интонацию, прислушивался к тому, как в груди что-то откликается на тембр, разворачивается, наполняет сердце иным ритмом, встраивается в дыхание. Ощущение своего, родного, того, на что имеешь право и что имеет право на тебя. И не то счастье, не то испуг, не то и другое вместе, но что-то сильное, большое захлопало внутри, забилось, заклокотало в лёгких. Вдруг тягуче и неуютно защемило в локтях и накатила тошнота.

— Ну, как тебе? — Семён Эдуардович щёлкнул тумблером и плёнка остановилась. — Я смотрю, впечатлился. Ты если…

Окончания фразы Валентин не расслышал. Стало горячо в затылке, и он потерял сознание.

— Впервые слышишь голос Бориса Аркадьевича? — Валентин лежал на полу, под головой у него было что-то мягкое, а Людмила сидела перед ним на корточках. — А мы смотрим, на тебе лица нет, побледнел весь. И вдруг шлёп… Напугал. Налить тебе чаю? Ничего что на ты? У тебя бывают обмороки?

— Нормально. Так даже лучше, — выдавил из себя Валентин, — Спасибо вам. Нет, раньше такого не случалось.

— Отличник, извини, не подумал, что это на тебя так подействует. Всё нормально. Это то, что люди называют «голос крови». На самом деле всё биохимия с биофизикой. Механизмы, созданные для того, чтобы узнавать своих. Они у человека практически атрофированы, но иногда, как сейчас, неожиданно пробуждаются. В литературе это описано многократно. Голос никогда не слышал, а на подсознательном уровне признал. Произошло сличение с записанной на генном уровне информацией. Загадочные, конечно, механизмы, но ничего сверхординарного в этом нет.