Читать книгу "Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Эдмунд Криспин"

Я призываю присяжных основательно обдумать все свидетельства и вынести соответствующий вердикт. Вы желаете удалиться для обсуждения?

После недолгого совещания старшина присяжных объявил, что им нужно выйти из зала для совещания, и коронер объявил перерыв.

Фен подсел к Маджу:

— Не нравятся мне эти присяжные, — хмуро проговорил инспектор: — А уж старшина у них… — Он замолк, опасаясь выругаться вслух.

— А кто сообщил ему о нембутале у Джоан Дэвис?

— Не знаю. Наверное, нашелся кто-то из тех, кто имеет на нее зуб.

— А может, это убийца, которому выгодно, чтобы нембутал и повешение не были связаны.

Мадж пожал плечами:

— Все может быть. Я с этим умником побеседую чуть позже, после того как они вынесут вердикт.

Фен рассказал ему о нападении на Элизабет и яде, обнаруженном в чае.

Инспектор помрачнел еще сильнее.

— Ладно, я это учту.

— Желаю вам удачи и сочувствую, — сказал Фен. — По опыту знаю, какая тяжелая у вас работа. Кстати, вы с Карлом Вольцогеном беседовали?

— Да. В контрольное время он лежал в своей постели. Когда Шортхаус повис в петле, почти все свидетели готовились ко сну. Вот такой расклад. Теперь придется поговорить с каждым из присутствующих тогда в баре «Рандолф». Надо узнать, кто передал содержание опрометчивой реплики Джоан Дэвис старшине присяжных.

Через полчаса присяжные вернулись в зал заседаний. Никто не сомневался о вердикте — самоубийство, но было любопытно, что они скажут по поводу присутствия нембутала в бутылке с джином. Присяжные выглядели несколько смущенными.

— Вы готовы объявить вердикт? — спросил коронер, обращаясь к старшине.

— Да, мистер коронер, — ответил тот, вставая. — Мы пришли к выводу, что мистер Шортхаус был убит одним или несколькими неизвестными лицами. Мы также отмечаем, что мисс Джоан Дэвис имела намерение убить мистера Шортхауса.

Очнувшись от оцепенения, присутствующие принялись шумно переговариваться. Джоан сидела бледная. Журналисты начали поспешно двигаться к двери.

Коронер постучал по столу, призывая к тишине.

— Вынужден признаться, — начал он, разглядывая присяжных с откровенной неприязнью, — что я не уловил причину, по которой вы приняли такой вердикт. Но согласно закону он будет передан в полицию и далее прокурору, который решит, какие предпринять действия. У меня нет сомнения, что вы, движимые заботой о защите интересов общества, незамедлительно сообщите представителям власти, каким мистическим, понятым лишь посвященным, способом было осуществлено это убийство. Меня не мог не удивить тот факт, что вы сочли необходимым к вердикту добавить обвинение конкретного человека в намерении совершить убийство, хотя в ваши обязанности это не входило. В связи с этим я заявляю вам и всем присутствующим, что никакой юридической силы это особое мнение присяжных не имеет. Не надо его путать с вердиктом большого жюри о привлечении к уголовной ответственности. Сотрудники полиции свободны, если пожелают, не принимать это добавление во внимание. А лично я рассматриваю это как проявление вопиющей безответственности, поскольку заявлять подобное у присяжных не было никаких оснований. И я прошу представителей прессы проявить осторожность в публикациях на данную тему. На этом разбирательство объявляю законченным.

— Осторожность, — пробормотал Фен, проталкиваясь к двери. — Так они его и послушались. «О мои дорогие лапы…» Завтра же газеты выйдут с заголовками: «Присяжные обвиняют примадонну в намерении совершить убийство».

Глава 18

Днем Фену удалось поговорить с одним из присяжных. Выяснилось, что обсуждение вердикта представляло собой монолог старшины. Каким-то образом ему удалось убедить остальных, хотя никаких свидетельств, указывающих на убийство, предъявлено не было. Просто он пересказал домыслы журналистов. Впрочем, версию самоубийства тоже никто особенно не отстаивал.

Потом из разговора по телефону с инспектором Маджем Фен узнал, что старшина присяжных получил анонимное письмо, которое сжег, предварительно изучив содержание. Это действие вызвало особое негодование инспектора. По дороге домой Фен купил газету и убедился, что журналисты ведут себя как и ожидалось.

Прошло несколько дней, похожих один на другой, без особых событий. Так, лихорадочные метания туда-сюда. Репортеры постоянно крутились около оперного театра в надежде на новости. Приставали и к Фену, он их отпугивал своими скандальными высказываниями и невероятными предположениями, которые никакая газета не стала бы помещать.

Элизабет держали под постоянным наблюдением. Адам даже стал носить с собой револьвер, но вскоре обнаружил, что он тяжелый и выпирает из кармана. Поэтому положил его в ящик стола в гримерной и тут же забыл. Чай отправили на анализ, и в нем был обнаружен аконитин. Но больше инспектору Маджу ничего выяснить по этому поводу не удалось.

Маэстро и Беатрикс Торн обосновались в отеле «Булава и скипетр».

А в пятницу Джудит Хайнс и Борис Стейплтон поженились в лондонском отделе регистрации в присутствии Адама, Элизабет и Джоан. Здоровье Стейплтона все же продолжало ухудшаться.

В университете начались занятия, и Фену приходилось отвлекаться на чтение лекций, проведение семинаров и прочие занятия, но он выкраивал время, чтобы посещать репетиции «Мейстерзингеров». В один из визитов профессор смог поговорить с Карлом Вольцогеном, когда у пожилого режиссера возникла пауза в выполнении его разнообразных обязанностей. Он сидел, расслабившись, в кресле — морщинистое лицо, седоватая щетина на подбородке. На нем были поношенные фланелевые брюки, кожаный пиджак, из нагрудного кармана выглядывал красный шелковый платок.

— Этот Пикок, — произнес он, поглядывая на сцену, где шла репетиция, — настоящий вагнеровский дирижер. Он имеет… wie ist genannt[20]?.. гибкость, какая требовалась маэстро, и какой никогда не было, например, у Рихтера. Я ведь со всеми работал, — с Тосканини, Бюловом, Рихтером, Никишем, Моттлем, Барбиролли, Бичем… Со всеми. Und glauben Sie mir[21], этот Пикок действительно тот, кто надо.

Карл Вольцоген имел обыкновение вставлять в разговор небольшие фрагменты на родном языке, если чувствовал, что собеседник понимает.

— Вы, я вижу, фанатичный поклонник Вагнера, — заметил Фен.

— Aber naturlich[22]. Вся моя жизнь — опера, а Вагнер, естественно, на первом месте. Если бы у моего отца была возможность дать мне хорошее музыкальное образование, то я обязательно стал дирижером. Но учиться начал слишком поздно. Вот потому остановился на уровне ассистента режиссера, затем продюсера, режиссера. В Веймарской опере, мне было тогда шестнадцать, я начал с мальчика на побегушках. Вызывал артистов на сцену и прочее. После этого поработал во многих немецких оперных театрах и даже в Америке. Когда к власти пришли нацисты, я успел выбраться сюда. Мне были чужды их идеи, а кроме того, я был возмущен, что эти негодяи превозносят Маэстро. Лучше бы они его запрещали.