Читать книгу "Сады небесных корней - Ирина Муравьева"

— Всегда я страшился родиться мужчиной, — откликнулся дрозд. — Говорят, если слишком злоупотреблять дождевыми червями, то будешь наказан и в следующей жизни родишься мужчиной. Как мне сообщили, я сразу решил: питаюсь вегетарианскою пищей!

Катерина перепеленала сына, завернула его в кусок чистого полотна и положила недалеко от догоревшего костра на прогретую землю.

— Ах, если бы можно так жить до конца! — вздохнула она и утерла глаза. — Чтобы тишина, чтобы нас не искали…

— Да, это прекрасная мысль, Катерина, — сказала Инесса. — Еще лучше в гроте. Сюда все равно придут люди, а, скажем, в какой-нибудь грот или просто в пещеру… Но мы не вольны в своей жизни. Сестрица Варвара вот знает, как я пыталась уйти от всего, затвориться. Но не получилось. Покуда мы живы, мы любим кого-то, и эта любовь нас держит в плену. Ты помнишь историю жизни моей?

— Конечно, я помню. Такое забудешь!

— Но ты до конца-то не знаешь. Ведь я тебе не говорила, чем кончился мой гнусный разврат. А кончился он тем, чем должен был кончиться. В Венеции вдруг появился тот самый, который когда-то меня соблазнил. Приехал сей гранд из Севильи в составе комиссии главных отцов инквизиторов. Искали они двух каких-то маранов. На площади Марка устроили казнь. И я прихожу, разодетая в пух. Как будто бы на представленье. И вижу, каков он сейчас, мой голубчик. А лет прошло… сколько? Да, двадцать, не меньше. И он меня видит в толпе. Узнает. И так, знаешь, гаденько мне улыбается. Как будто мы с ним заговорщики. Гаденько!

— И что же ты сделала?

— Что я могла? Решила жить чистою, праведной жизнью. Но это ведь все на словах: «я решила»! Как мы говорим: «Бог простил мне грехи». Откуда мы знаем, простил или нет? Вот так вот и мучаюсь. Сколько уж лет…

— Пока я тебя не узнала, Инесса, я думала, что мне все в жизни понятно. А вот как с тобою мы поговорим, так словно туман на меня наползает… За деточку страшно!

— А ты не пугайся. Дитя тебя и защитит перед Богом. «Прости, — скажет, — Господи, матерь мою. Прошу Тебя: Ты не суди ее строго…»

Младенец услышал ее, и ресницы его всколыхнулись, но сон был так крепок, что он только сладко причмокнул губами.

— Ты знаешь, Инесса, вот как он родился, мне словно мужчины уже не нужны. Мне даже и Пьеро-то больше не нужен.

— Он, может, не нужен, а ты поползешь. — Инесса слегка усмехнулась. — За пыльный сапог его будешь хвататься.

— Я? Буду хвататься за пыльный сапог? Инесса, не знаешь ты женщин Востока! Нас режут, как кур, топят в горной реке, а если заметят, что дева какая сказала два слова чужому мужчине, умыться ему подала, например, так это позор до конца ее жизни! Уж лучше и смерть!

— Да что вы все как сговорились: «смерть, смерть»! — Инесса вдруг вспыхнула. — Я-то вот знаю, что мне жить осталось недолго. И смерть свою знаю. Она приходила.

— Как так приходила?

— Да проще простого!

— Какая она?

— Я лица не видала. Придет, станет сзади и дышит в затылок. Дыханье у ней холоднее, чем лед. Вот я по дыханью ее и узнала.

— Она говорила с тобой?

— Говорила. — Инесса опять усмехнулась. — Сказала: «Чего ты крестом от меня заслонилась? Ведь я — тоже он».

— Вот уж странная мысль!

— Чего же в ней странного? Жизнь — это крест. Несешь его, вся надрываешься. Терпишь. Раз бросить нельзя, значит, нужно терпеть. И смерть — тоже крест. Тоже стерпишь когда-нибудь. — Она наклонилась к младенцу, дотронулась губами горячего лба. — Не знаю я, что тебя ждет, Катерина. Грешна: погадала на картах, два раза смотрела на бычьих кишках. Темно — там, где ты. А там, где ребенок, — один только свет. Иди-ка, поспи. Он ведь скоро проснется. А нам уж пора собираться с Варварой.

— Позволь мне, Инесса, с тобою побыть! — вскричала испуганная Катерина. — Куда вы с Варварой, туда и мы с ним!

— Нет, мы, Катерина, с тобою простимся. Опасно тебе быть со мною сейчас.

— Опасно?

— Опасно. Да и не прокормимся. Ребенку режим нужен, дом, чистота. А здесь: то сума, то тюрьма. То чума. Ложись спать, голубка. Спи крепко, спи сладко… — Она потянулась и, мягко светлея горбом в темноте, прижалась щекою к щеке Катерины. — А я посижу здесь еще, поскучаю…

Катерина послушно подняла с земли ребенка и отошла поглубже в виноградник. Теперь выделялся на фоне холма отчетливый профиль Инессы и горб, оранжево-алый от блеска огня.

— Конечно, я больше ее не увижу, — сказала себе Катерина и всхлипнула.

Инесса же разворошила поленья и тихо запела. Как все ее песни, и эта была — народной, старинной испанскою песней. Ее пели женщины в горных селеньях, прощаясь с любимыми, но для монахини она, на мой взгляд, слишком уж откровенна.

Мой костер в тумане светит, Искры гаснут на лету… Ночью нас никто не встретит, Мы простимся на мосту. Ночь пройдет, и спозаранок В степь далеко, милый мой, Я уйду с толпой цыганок За кибиткой кочевой. На прощанье шаль с каймою Ты на мне узлом стяни! Как концы ее с тобою, Мы сходились в эти дни. Кто-то мне судьбу подскажет, Кто-то завтра, сокол мой, На груди моей развяжет Узел, стянутый тобой?

Когда рассвело, Катерина проснулась.

— Инесса! — сказала она.

Только листья, совсем молодые, ответили ей своим мелодичным и ласковым шорохом. Костер лежал горсткой холодной золы. А рядом с золой пламенел тот платочек, которым Инесса всегда прикрывала свою поседевшую голову.

— Господи! — И слезы рванулись из глаз Катерины. — Ведь мы даже и не простились! Инесса!

Вот как сказано об этом в «Садах небесных корней»:

«Теперь становится понятным, почему монахиня, горячо привязанная к матери Леонардо, имела жестокую мудрость покинуть ее. Поступая так, она отрезала Катерине любую возможность уйти вместе с нею. Одна, без поддержки, Катерина вынуждена была выбрать тот путь, который позволил им с мальчиком выжить. Без денег, без крова, с новорожденным на руках, она решилась на то, чтобы возвратиться к отцу ее мужа. Отец ее мужа (она ведь считала, что Пьеро и был ее мужем!) готов был кормить ее и не скупиться. Она не хотела и думать о том, о чем догадалось давно ее сердце: почтенный владелец селения Винчи питал к ней глухую, безумную страсть и очень надеялся на исполненье его раздиравших желаний. Но он ее ждал, а никто в целом мире не ждал ни ее, ни ребенка, который впоследствии так осветил нашу землю своим пребываньем на ней, что, конечно, любой бы их принял в те дни, если б знал, что можно таким незатейливым способом войти в мировую историю нашу».

Она, вся в слезах, покормила младенца, покрылась косынкой Инессы и медленно (слаба ведь была, только что родила) спустилась с холма.