Читать книгу "Цепная реакция. Неизвестная история создания атомной бомбы - Олег Фейгин"

Давайте попробуем и мы вслед за Майклом Фрэйном и Даниилом Даниным озвучить тот давний разговор, судя по всему, ставший судьбоносным в истории последующих атомных проектов…

Вообще говоря, на дискуссию о том, участвовали ли ведущие немецкие физики в создании атомной бомбы, большое влияние оказала известная книга австрийского философа и историка науки Роберта Юнга «Ярче тысячи солнц», вышедшая в 1957 году. Версии Данина и Юнга существенно отличаются друг от друга, и не только в деталях. Так, последний утверждает, что Гейзенберг как раз в это время получил приглашение прочитать лекцию в Копенгагене, находившемся в режиме особой «гуманной оккупации». Естественно, что при таких обстоятельствах он захотел повидать своего старого учителя и друга Нильса Бора, который, подвергаясь опасности из-за своего полуеврейского происхождения, все же оставался в столице Дании. Он сознавал, что его присутствие здесь было единственной гарантией защиты для «неарийских» членов института. Агенты союзников неоднократно убеждали его бежать, но Бор постоянно отвечал им, что должен оставаться в Копенгагене до тех пор, пока это практически будет возможно. Письма Бора иностранным коллегам они читали более тщательно, чем нацистские цензоры. Именно поэтому стала возможной удивительная история, замечательно описанная Даниилом Даниным:

«Уже на следующие день после вторжения – 10 апреля – утренняя почта принесла ему (Бору. – Авт.) телеграммы от разных университетов и друзей по обе стороны океана. Ему предлагали убежища, должности, кафедры. Но решение его уже было принято: он останется – до крайней черты!

…В тот же день, 10-го, получил телеграмму Бора Отто Фриш. Сверх благодарного чувства на его живом лице отразилось полное недоумение. Что могли означать заключительные слова: «СООБЩИТЕ КОККРОФТУ И МАУД РЭЙ КЕНТ»? Он прочитал необъяснимый текст Рудольфу Пайерлсу. Оба задумались – уже с беспокойством.

С конца минувшего лета они работали вместе в Бирмингемском университете. По законам военного времени их числили враждебными иностранцами (германское подданство!). Их не допустили к военным исследованиям, но как раз это-то и дало им досуг для расчета примерных параметров атомной бомбы. На британской земле именно они первыми пришли к заключению, что А-бомба возможна. Как и европейских беженцев в Америке, их подгоняла неотлучная мысль: а что вершится в лабораториях Германии? Они выискивали крохи информации. Непонятные слова МАУД РЭЙ КЕНТ могли быть шифровкой, рассчитанной на их понятливость».

Дальше рассказ продолжает известный ученый Джордж Паджет Томсон, сын знаменитого британского патриарха в сфере физики Джи-Джи Томсона, незадолго до описываемых событий получивший Нобелевскую премию за давнее экспериментальное подтверждение корпускулярно-волновой природы электрона. Вероятно, это обстоятельство сыграло определенную роль в том, что Томсону-младшему поручили возглавить только что созданный комитет по британскому атомному проекту, собиравшийся на первое свое заседание именно в тот день – 10 апреля 1940 года. Прежде всего предстояло выбрать кодовое название, но в последний момент в повестке дня возник новый пункт, связанный с расшифровкой загадочной телеграммы Нильса Бора. Джордж Томсон вспоминал:

«Стоило только поиграть буквами в словах «мауд рэй кент», как они превращались в анаграмму… «радиум тэйкен» – «радий забран». Это значило бы, что немцы быстро продвигаются вперед. А затем кто-то сказал, что для названия комитета не найти лучшего слова, чем «мауд», по причине его очевидной бессмысленности. Все поулыбались и согласились. Томсоновский комитет, совсем как тихоокеанские тайфуны, был закодирован женским именем. (В нем и зарождался атомный тайфун!) Но только никто из членов Мауд-Комитти не подозревал, что это женское имя (Мод) принадлежало бывшей гувернантке в боровском доме, и просто ее адрес выпал из текста телеграммы, искаженной датскими телеграфистами в ошеломлении первого дня оккупации»[24].

Вот такие события предшествовали «атомной миссии Гейзенберга». И тут возникает еще один вопрос: чья же все-таки это была инициатива – лично Гейзенберга, Гейзенберга совместно с Вейцзеккером или целой группы германских ученых, которые догадывались, что Бор при желании мог бы создать надежный канал обмена информацией между ними и физиками-атомщиками из США и Великобритании. Подводя итоги поездки Гейзенберга, большинство историков науки и физиков-профессионалов сходятся на том, что миссия немецкого ученого оказалась в целом неудачной.

Трудно из временнóй дали точно оценить, что же привело к непониманию и даже отчасти рассорило двух великих физиков. Возможно, это была конфиденциальная информация о том, что Гейзенберг громогласно ратовал за создание «Великой Германии» и даже в чем-то оправдывал немецкое вторжение в Польшу, Данию, Норвегию и страны Бенилюкса. Юнг и особенно Гернек, а также известный биограф Эйнштейна Карл Зелиг доказывают, что все свои национал-патриотические высказывания Гейзенберг делал с одной целью – спасти немецких ученых и дать им возможность продолжать свои исследования. Прямолинейный в своих суждениях и исключительно правдивый Бор был весьма политически наивен и поэтому не мог и не желал понимать сложных двойных дипломатических игр Гейзенберга, поэтому при встрече сразу же повел себя несколько замкнуто и даже сухо.

Реконструируя те давние события, Юнг считал, что Гейзенберг начал разговор с рассказа о сильнейшем давлении, оказываемом нацистами на немецких физиков. Затем он очень аккуратно стал переводить разговор на создание атомной бомбы, указав на то, что его группа и все знакомые физики решили сделать все возможное, чтобы не допустить создания ядерного оружия. Было бы справедливо, чтобы идею этого «надправительственного» моратория Бор по своим каналам распространил среди западных и советских физиков. Однако, когда Гейзенберг, подводя итоги разговора, напрямую спросил, считает ли Бор возможным создание в близком будущем ядерных боеприпасов, тот вообще сделал вид, что плохо понимает смысл подобных исследований. Он сослался на то, что еще с апреля 1940 года ничего не слышал о развитии атомных исследований в Англии и Америке. И вот тут, чтобы определиться в своих позициях, Гейзенберг набрался смелости и твердо заявил, что твердо уверен в скором создании подобного страшного оружия…

Чем больше мы узнаем о тайной миссии Гейзенберга, тем больше возникает вопросов. Одним из первых выразил сомнение в общепризнанной трактовке событий Томас Пауэрс, автор солидной книги «Война Гейзенберга – тайная история немецкой бомбы» («Heisenberg’s War: The Secret History of the German Bomb»): «Я думаю, что Бор тогда не воспринял того, что пытался ему сказать Гейзенберг, у которого не было причин ставить себя под угрозу, раскрывая факт существования нацистской ядерной программы, если только он не хотел передать ему некое глубоко моральное сообщение. Он полагал, что в той или иной форме ему это удалось, но Бор ясно говорит, что ничего подобного не услышал».

Сам Гейзенберг вспоминал:

«При таких обстоятельствах мы думали, что разговор с Бором был бы полезен. Такой разговор состоялся во время вечерней прогулки в районе Ни-Карлсберга. Зная, что Бор находится под надзором германских политических властей и что его отзывы обо мне будут, вероятно, переданы в Германию, я пытался провести этот разговор так, чтобы не подвергать свою жизнь опасности. Беседа, насколько я помню, началась с моего вопроса, должны ли физики в военное время заниматься урановой проблемой, поскольку прогресс в этой области сможет привести к серьезным последствиям в технике ведения войны.