Читать книгу "Белосток-Москва - Эстер Гессен"

Саша, которому я сумела передать эту информацию, вначале не поверил и сходил в израильское консульство в Бостоне, где ему это подтвердили. Оставалась последняя проблема — въездная виза в США, тоже на отдельном листке, чтобы я могла из Израиля вернуться в Бостон и уже оттуда лететь домой (в американском консульстве в Москве мне дали одноразовую визу, которую надо было использовать при въезде в США из Советского Союза). И Саша написал длинное письмо американскому консулу в Тель-Авиве, подробно рассказав о том, как его мама с малых лет мечтала об Эрец-Исраэль и как она теперь жаждет воспользоваться подвернувшейся наконец возможностью. Я до сих пор храню копию этого ввергшего меня в изумление письма: мне просто не верилось, что мой сын, рационалист и прагматик, способен сочинить столь трогательное послание. Консула, судя по результату, оно тоже не оставило равнодушным: когда я уже была в Бостоне, из Тель-Авива пришел ответ. Консул писал, что прекрасно понимает чувства Сашиной мамы. Пусть мама спокойно едет в Израиль и там обратится в консульство к служащей с такой-то фамилией, где ее уже будет ждать столь оригинальная виза. Действительно, в американском консульстве в Тель-Авиве все пошло как по маслу: там уже знали обо мне (с подобными просьбами до меня явно никто не обращался), ввели внутрь, обойдя солидную, выстроившуюся вдоль улицы очередь, и вручили листок с визой. Хуже было на паспортном контроле в Нью-Йорке, когда я прилетела обратно. Чиновник, проверявший мои бумаги, никак не мог взять в толк, что это за странная виза у меня, а я на своем далеком от совершенства английском языке не умела ему объяснить, в чем дело, только безуспешно пыталась вырвать у него из рук мой паспорт, восклицая: «Don’t stamp my passport!», то есть «Не ставьте мне печать в паспорте!». Все это длилось довольно долго, другие ожидавшие своей очереди пассажиры начали терять терпение, а я была в отчаянии, представляя себе, как Саша ждет меня на бостонском аэродроме, в то время как работник советского консульства, вызванный на аэродром в Нью-Йорке, отправляет меня обратно в Москву. О такой возможности меня предупредил таможенный чиновник, но потом все же сжалился надо мной, махнул рукой и разрешил пройти.

Ну а само путешествие по Израилю было как чудесный сон. Я встретила там знакомых и друзей, которых не видела полстолетия, а про некоторых даже не предполагала, что они живы. Меня разыскали тетя и двоюродные брат и сестра, познакомили меня со своими детьми и возили по этой прекрасной стране. Остановилась я в Тель-Авиве у Саломеи Хершенберг, с которой была знакома еще в Белостоке, а потом подружилась в Москве в годы ее учебы в Текстильном институте. Кроме того, я побывала в Иерусалиме, Хайфе, на Мертвом море и на Голанских высотах, несколько дней прожила в кибуце. И не переставала гордиться и восхищаться тем, как мои соплеменники сумели всего за несколько десятилетий превратить пустыню в цветущий сад. А что самое главное, впервые в жизни, а ведь мне было уже хорошо за шестьдесят, я испытала совершенно незнакомое мне прежде чувство, что я у себя, в своей стране, на своей земле. Никогда прежде, ни в Польше, ни в СССР, я ничего подобного не ощущала и только теперь осознала, как сильно мне этого не хватало и до чего это необходимо человеку, чтобы не чувствовать себя существом второго сорта.

С той поры прошло уже семь лет, а я то и дело мысленно возвращаюсь к тем двум неделям и все острее чувствую, что безумно хочу поехать туда еще раз, хотя бы ненадолго. Кто знает, авось эта моя мечта сбудется. Во всяком случае, мои американские дети и внуки планируют совершить в обозримом будущем такое семейное путешествие.

В Бостоне мы с Елкиной мамой провели около двух месяцев (ввиду моего пенсионного возраста мне полагался в дополнение к очередному отпуску еще месяц без сохранения содержания), и впечатлений у меня тоже было более чем достаточно. Интересных и в основном приятных — Саша с Елкой очень старались, чтобы мамы были довольны этим своим первым визитом к ним. Но моим главным впечатлением и выводом было то, что я охотно буду приезжать туда еще не раз, но жить там постоянно не хочу ни за что на свете. На первых порах меня ошеломило богатство и изобилие. Когда я ходила с Елкой в супермаркет, мне хотелось плакать при мысли о том, как трудно в Москве моему тамошнему семейству. Это теперь у нас можно купить, в сущности, все, почти как в Америке, были бы только деньги. Но тогда снабжение было еще социалистическим, то есть, выходя за покупками, ты никогда не знал, что окажется в продаже в магазинах и сколько придется стоять за этим в очереди. Так было в Москве. А в большинстве провинциальных городов вообще нельзя было ничего купить, магазины пустовали, и сотни тысяч людей ежедневно приезжали в столицу за самым необходимым, еще больше увеличивая толкотню у прилавков. В общем, в первые дни в Бостоне я каждые полчаса подходила к холодильнику за куском сыра или ломтиком колбасы, к вазе с фруктами за бананом или еще чем-нибудь. Но уже через неделю моя гастрономическая алчность миновала, и изобилие в магазинах перестало меня поражать. Я привыкла. В то же время все больше вещей меня раздражало. Например, американские гости (вроде бы интеллигенты, с высшим образованием), не умеющие пользоваться ножом и вилкой, но зато с величайшей непринужденностью кладущие ноги на стол. Впрочем, во время своего первого приезда в США я с ними встречалась мало: Саша и Елка объяснили мне, что разговаривать с американцами им абсолютно не о чем и что они общаются главным образом с иммигрантами из СССР.

Меня, кроме того, приводило в ярость содержание тамошних газет и телевизионных информационных программ. Вот характерный пример не с той первой, а с моей последней, четвертой по счету поездки в Бостон. Я провела у Лены с Алешей зиму 1994–1995 годов, с начала декабря по конец февраля. Как раз началась война в Чечне. Я была чрезвычайно взволнована и с огромным нетерпением ждала последних новостей. Но американцев интересовало совсем другое: шел суд над известным негритянским футболистом Симпсоном, обвиняемым в убийстве бывшей жены и ее друга. И вот получасовые новости на всех без исключения телеканалах выглядели примерно так: двадцать минут рассказа о процессе Симпсона, пять — о заседаниях Конгресса и Сената, три — о демонстрациях гомосексуалистов и их противников или сторонников и противников абортов и последние две минуты — о Чечне. Причем далеко не всегда. Газетные сообщения тоже распределялись подобным образом. Я была вне себя от негодования. Правда, со временем у меня прибавилось терпимости.

Мне в этом очень помогла принесенная кем-то из знакомых книга Life in a New Language, то есть «Жизнь в новом языке». Автор этого автобиографического произведения — польская еврейка по фамилии, если не ошибаюсь, Гофман. Она родилась в начале войны, ее родители все годы оккупации прожили, прячась в лесной избушке, где их опекала знакомая крестьянская семья из близлежащей деревни. После войны они вернулись в свой родной город Краков, прожили там не то до 1956, не то до 1957 года, а затем эмигрировали, сначала в Канаду, потом в США. Автор, теперь известная журналистка и искренняя американская патриотка, рассказывает, что после Кракова, где их семья вращалась в среде подлинных интеллектуалов, она не могла примириться с культурным уровнем американцев. Все ее раздражало и возмущало. Только спустя довольно продолжительное время она осознала, что это ведь совсем молодая нация, от которой нельзя требовать того, чего требуешь, например, от европейцев. К американцам нужно относиться как к детям, писала она. Поняв это, она перестала негодовать и воспринимает все как нечто совершенно естественное. Я тоже пытаюсь встать на такую позицию, но пока, увы, это мне не всегда удается. А ведь мои контакты с этой страной становятся теснее год от года. Саша, которому действительно живется в США несравненно лучше, чем прежде в СССР, как я уже писала, горячо уговаривал нас всех туда переехать.