Читать книгу "Путь князя. Быть Воином - Роман Злотников"

— Я не тороплю вас, — мягко заговорил преподобный, — у вас есть время до завтра. Завтра с рассветом каждый из вас либо покинет стены монастыря. Теперь вам не составит труда пройти несколько миль до порта, где вы сможете восстановить утраченные в огне кредитки, после чего навсегда оставить Игил Лайм. Либо возьмет мотыгу и отправится на свекольное поле, чтобы вести уже привычную жизнь и потихоньку двигаться дальше по пути простых уроков, оставаясь под защитой монастыря. Либо придет ко мне, готовый к таким испытаниям, которые еще не встречались на вашем пути… — Преподобный повернулся к Волку и, пристально посмотрев ему в глаза, закончил: — Никому из вас…

На следующее утро Ирайр проснулся очень рано. Его слегка знобило. То ли ночь выдалась гораздо холоднее прежних, то ли, что более вероятно, дело было в охватившем его возбуждении. Но в отличие от возбуждения, которое ему довелось ощутить в тот момент, когда он приближался к воротам этого монастыря, теперь к предвкушению чего-то чудесного или как минимум необычного примешивался еще и ясно осознаваемый страх. Причем страх не перед неизвестным, а как раз перед известным, ибо за время простых уроков он научился гораздо точнее определять границы своих собственных сил и возможностей. Людям всегда свойственно переоценивать себя — свои силы, возможности, влияние и способности, а в своих неудачах винить кого-то другого либо стечение обстоятельств. И хотя ясное и точное осознание собственной вины в том, что с ними происходило, было едва ли не первым уроком, преподанным им в монастыре, сейчас именно это и было причиной его собственных страхов. Он боялся, что его способностей и возможностей может просто не хватить. Но ведь, демоны Игура, Господь зачем-то привел его, вместе с остальными, на порог этого монастыря… Значит, у него есть хотя бы один шанс из тысячи преодолеть себя, прежнего. А ведь это очень много — знать, что у тебя есть шанс. Очень много…

Сложные уроки начались с неожиданного. Привратник поднял их на рассвете и, не дав завтрака, куда-то повел. Шли они не очень долго — те же двадцать минут, но на этот раз их путь окончился не у топки, не у пруда и не у свекольного поля, а у каменного здания с выбеленными стенами и такими странными пропорциями, что, казалось, будто оно вот-вот взлетит. Здание было увенчано несколькими круглыми золочеными куполами с вытянутым центром, на котором был водружен странный восьмиконечный то ли крест, то ли звезда. У раскрытых дверей их ждал отец Дитер.

— Здравствуйте, дети мои, — поприветствовал он их, и все невольно подобрались, ибо он еще ни разу не называл их так. — Приняли ли вы решение?

И каждый твердо ответил:

— Да.

— Что ж, тогда прошу, — произнес преподобный, отступая в сторону и приглашая их войти.

Внутри здание оказалось освещено только десятком горящих свечей и несколькими странными светильниками на тонких цепочках, висящих перед чьими-то ликами, написанными на толстых прямоугольных досках. Эти лики украшали стены и колонны, а стена напротив входа вообще представляла собой сплошь доски с ликами, соединенные между собой. Остальные участки стен были расписаны чудными фресками, большую часть которых в рассветном сумраке, не слишком разгоняемом редкими свечами, было не разглядеть. Но то, что удалось увидеть, приводило в изумление.

— Встаньте сюда, — тихо сказал отец Дитер и, дождавшись, пока они все выстроятся перед ним, продолжал: — Сегодня для вас пришел час исповеди. Ибо на том пути, на который вы вступаете, между вами не должно остаться никаких умолчаний и недомолвок. И пусть в первый раз вы еще не сумеете полностью обнажить друг перед другом свою душу, открыть все ее язвы и болезни, потому что этому также нужно учиться, но сегодня вы попробуете это сделать. — Он замолчал, обводя их каким-то странным ласковым взглядом, которого они прежде у него не видели, а затем вдруг спросил:

— Ты хочешь задать вопрос, Лигда?

Женщина от неожиданности вздрогнула, но затем, преодолев испуг, сказала:

— Да… просто я слышала, что исповедь — это дело индивидуальное, то, что только между исповедующимся и исповедником.

Преподобный кивнул.

— Да, чаще всего это так. Но не в вашем случае. Ибо исповедь, о которой ты говорила, нужна для того, чтобы никто не смог узнать то тайное, что человек готов поведать только Господу, посредством исповедника. Поведать, дабы получить от него урок, возможность искупления. Однако, если что-то из сказанного Господу услышит посторонний, он может воспользоваться услышанным во вред исповедующемуся. — Отец Дитер сделал короткую паузу, а затем продолжал: — Но в вашем случае Господь распорядился так, что для любого из вас нет отдельного пути искупления. И потому чем больше вы будете знать друг о друге, тем лучше сможете помочь и себе, и друг другу. — Он обвел их взглядом, видимо, проверяя, не осталось ли еще каких-нибудь неясностей, и тихо спросил: — Итак, кто первый?

Несколько мгновений все четверо молчали, не решаясь рискнуть первым обнажить свою душу и вытащить на свет божий и суд человеческий все свои грехи и страхи, а затем вперед шагнул Волк.

— Можно я?

Отец Дитер посмотрел ему в глаза и медленно кивнул. Волк развернулся к ним и, глубоко вздохнув, начал:

— Я родился на Кран Орге…

Следующие несколько недель слились для Ирайра в череду сплошной боли. Болело все — голова, мышцы, кости и даже душа, ощутимо разрастаясь во время молитвы, когда ей становилось тесно внутри столь маленького и хлипкого сосуда, как его тело, и буквально разрываясь на части при покаянии во время причастия. Все, все, что он совершил — хорошее и дурное, оказалось извлечено с задворок памяти, вытащено на свет божий и разобрано на этом самом ослепительном свете. Но не кем-то, кого можно было потом обвинить в предвзятости или хотя бы небеспристрастности, а им самим. Ибо отец Дитер в те моменты, когда происходило это препарирование его души, в лучшем случае просто был рядом, а чаще всего отходил в сторону, говоря: «Это и есть твой урок, делай его сам!» И смалодушничать, отмахнуться, случайно позабыть какой-нибудь поступок было совершенно невозможно. Потому что Ирайр внезапно стал не только понимать, о чем говорил преподобный, рассказывая о силе Творца, но и… чувствовать его, Творца, внутри себя и вовне. Что толку вилять даже перед самим собой (что уже глупо), когда Он и так знает все. Не только все твои поступки, но и все мысли, желания и мечты. Ибо Он — Я, причем едва ли не больше, чем я — Я…

А отец Дитер становился все безжалостнее и безжалостнее.

— Можешь — значит, должен, дети мои, — все тем же тихим и спокойным голосом говорил он. — Господь дал нам это тело и этот разум не просто так, а как инструмент для построения себя по Его образу и подобию. И разве не глупо жалеть эти инструменты? Тем более что жалея их, мы можем не исполнить не только возможного, но и предначертанного. Не только не сотворить с помощью Его душу, которая единственная и делает нас Его образом и подобием, но и, поддавшись зверю, свернув на его путь, погубить душу и самому превратиться в зверя.