Читать книгу "Замри, умри, воскресни! - Рэй Брэдбери"

Эта раковина еще как пригодится! Вот настанет какой-нибудь нескончаемый, скучный день, а он прижмет ее к уху, повыше мочки, — и перенесется далеко-далеко, на продуваемый всеми ветрами мыс.

Половина пятого, подсказали часы. Время нить лекарство, подсказали четкие мамины шаги по натертым половицам.

Микстура была налита в столовую ложку. Да и вкус у нее, к несчастью, был как у микстуры. Джонни скорчил ту особую рожицу, которая говорила: «гадость». Когда горечь удалось перешибить глотком холодного молока, он поднял глаза на домашнее, незагорелое мамино лицо и спросил:

— А мы когда-нибудь поедем на океан?

— Отчего же не поехать? Может, даже на Четвертое июля. Если папе дадут отпуск на две недели. До побережья на машине — два дня; недельку там отдохнем — и обратно.

Джонни устроился поудобнее, и в глазах мелькнуло что-то чудное.

— Никогда в жизни не видал океана — только в кино. Наше Лисье озеро с ним не сравнить; наверняка океан даже пахнет по-другому. Он такой огромный и вообще классный. Вот бы прямо сейчас туда!

— Ждать осталось совсем недолго. Просто у вас, у мальчишек, терпения нет.

Присев на краешек кровати, мама взяла его за руку. Она заговорила о чем-то не до конца понятном, но отдельные слова все же до него доходили:

— Если бы я писала трактат о детской психологии, я бы, наверно, озаглавила его «Нетерпение». Нетерпение буквально во всем. Что-нибудь вам втемяшится — тут же вынь да подай. До завтра не дотерпеть, а вчерашнего дня как не бывало. Все вы из племени Омара Хайяма, вот что я тебе скажу. Только с годами начинаешь сознавать, что умение ждать, планировать, запасаться терпением — это все атрибуты зрелости; иными словами — признаки взрослой жизни.

— Не хочу я запасаться терпением. Надоело валяться в постели. Хочу к океану.

— А на прошлой неделе ты хотел бейсбольную рукавицу — вынь да подай. Все твердил: «Пожалуйста, ну, пожалуйста, мамочка. Если бы ты знала, как она бесподобно сделана. В магазине последняя осталась».

Мама всегда была малость не того, честное слово. Вот и сейчас она не могла остановиться:

— Помню, когда я была маленькой, мне попалась на глаза какая-то кукла в витрине магазина. Побежала к маме, говорю: в продаже осталась одна-единственная куколка. А вдруг, говорю, ее кто-нибудь купит? На самом деле таких кукол оставалось не менее десятка. Просто мне втемяшилось. Я и сама не отличалась терпением.

Джонни повернулся на другой бок. Его широко раскрытые глаза полыхнули синим блеском:

— Да не хочу я ждать, мам. Если долго ждать, я вырасту, и все интересное мне уже будет до лампочки.

На это маме нечего было возразить. Она помолчала, сцепив руки; тут у нее на глаза навернулись слезы — наверно, подумала о чем-то своем. Тогда она закрыла глаза, а потом открыла и сказала:

— Иногда... мне кажется, что дети больше нашего понимают в этой жизни. Иногда мне кажется, что... ты прав. Но язык не поворачивается сказать такое вслух. Ведь это против всяких правил...

— Против каких правил, мам?

— Против правил цивилизации. Но ты радуйся жизни, пока не повзрослел. Радуйся, Джонни. — Ее слова прозвучали веско и как-то неожиданно.

Джонни поднес к уху морскую раковину.

— Мам, знаешь, что мне втемяшилось? Чтобы я сейчас оказался на океанском пляже и побежал к воде, а на бегу зажал нос и заорал во все горло: «Кто отстанет, тот макакой станет!» — Джонни залился смехом.

Снизу, из гостиной, послышался телефонный звонок. Мама заторопилась снять трубку.

Джонни лежал в тишине, весь обратившись в слух.

Еще два дня. Прильнув ухом к раковине, Джонни вздохнул. Целых два дня. Комната погрузилась в темноту. В квадратной ловушке большого окна томились звезды. Деревья подрагивали на ветру. По тротуарам скрежетали ролики.

Джонни закрыл глаза. Снизу доносилось звяканье столовых приборов — это мама накрывала на стол. Родители сели ужинать. До слуха Джонни доносился гулкий отцовский хохот.

А внутри ракушки чередой бежали волны. Но было и кое-что еще...

«Валы вздымаются стеной, играют волны на песке, и чайки низко над водой от зноя стонут вдалеке».

— Что это? — Джонни прислушался. Замер. Поморгал.

Тихо, неизвестно где:

«Над океаном — неба край, и солнца блики на волнах. А ну, дружнее налегай, морскому ветру помогай...»

Будто сотня голосов хором затянула песню под скрип уключин:

«Спешите плавать по морям...»

И уже другой голос, одинокий и негромкий, зазвучал наперекор волнам и океанскому ветру:

«Спешите плавать по морям, хоть волны рушатся на брег и выгнул спину океан, почуяв их соленый бег...»

Джонни подержал раковину перед глазами.

«Кто моря не видал пока, придет сюда издалека. Поторопись, я жду, дружок. Здесь волны, ветер и песок. Не медли: вот моя рука!»

Дрожащими пальцами Джонни снова приставил раковину к уху и, задыхаясь, сел в постели. Мальчишеское сердце прыгало и стучало в грудной клетке.

На далекий берег с грохотом рушились волны.

«Что задиковинный привет послал тебе прибой? Смотри: жемчужный льется свет от ракушки витой. Один конец ее широк, другой невидим глазу. Куда зовет она, дружок? Ответ найдешь не сразу. Но ты получше приглядись и смело в путь иди — туда, где скалы рвутся ввысь и море впереди».

Пальцы Джонни легли на вмятинки вокруг раковины. То, что нужно. Она завертелась, завертелась, завертелась, а потом уже стало незаметно, что она вращается.

Джонни стиснул зубы. Что там говорила мама? Про мальчишек. Эта... как ее... философия... длинное какое-то слово! Про детское... «Нетерпение». Нетерпение! Да, да, ему не терпится! Ну и что такого? Свободная рука сжалась в бледный кулачок и начала молотить по лоскутному одеялу.

— Джонни!

Он рывком опустил раковину и проворно спрятал ее под одеяло. По коридору, со стороны лестницы, приближались отцовские шаги.

— Здорово, сын!

— Привет, папа!

Родители крепко спали. Время перевалило далеко за полночь. Джонни с величайшей осторожностью достал из-под одеяла раковину и приложил ее к уху. Порядок. Волны никуда не делись. А вдали скрипят уключины, на грот-мачте надувается брюхо паруса, по соленому океанскому ветру плывет негромкая песня гребцов.

Он все крепче прижимал раковину к уху.

В коридоре застучали каблучки. Мама свернула к Джонни в спальню.

— Доброе утро, сынок. Еще спишь?

Оказалось, кровать пуста. В комнате не было ничего, кроме солнечного света и тишины. На кровати покоился сноп лучей, этакий золотистый пациент, опустивший яркую голову на подушку. Одеяло, красно-синее, как цирковой транспарант, было откинуто. Ненужная простыня сморщилась, как бледная стариковская кожа.