Читать книгу "Замужняя невеста - Лариса Кондрашова"

Глава десятая

— То есть ты хочешь сказать, что Леониду придется спасаться самому?

Соня взглянула на товарища с неодобрением:

— Это называется помощь? Предложить ему прыгнуть за борт и плыть, пока хватит сил?!

Но Жан ничуть не смутился, а даже снисходительно улыбнулся:

— Это было бы слишком просто… Хорошо, я поясню: от его умения плавать зависит, какой план мы выберем для спасения твоего соотечественника.

— Ладно, если ты настаиваешь, завтра мы его об этом и спросим, — решила Соня. — Мари отнесет записку. Вернее, попробует ее передать.

По наказу Сони девушка заметила, когда смену Разумовского отправляли на отдых, и теперь могла появляться тогда, когда он работал на веслах, а не сидел взаперти в трюме.

Назавтра на нижнюю палубу спустилась служанка знатной госпожи и принесла еду для надсмотрщика Рафида. При этом она мило улыбалась ему и что‑то оживленно рассказывала, а Рафид делал равнодушное лицо, будто ему совсем неинтересно ее щебетание, хотя каждому из рабов‑гребцов было ясно, что мужчина польщен ее вниманием.

Служанка подождала, пока он поел, забрала поднос и, уходя, крутанула юбками. Каждый из рабов постарался отвести взгляд в сторону, потому что Рафид пользовался дурной славой человека вспыльчивого и неуправляемого. Если бы он заподозрил, что на его девушку — а он в момент стал относиться к ней как к своей — кто‑то засмотрелся, плохо бы пришлось несчастному.

В общем, на Мари не смотрели, а Рафид притворялся равнодушным и с показным интересом уставился на море за бортом, потому, когда девушка пробегала мимо рабов на веслах и одному из них незаметно уронила на ноги записку, никто ничего не заметил.

Леонид, умеешь ли ты плавать? Если да, то при появлении Мари кивни.

С.А.

Соня поставила свой вензель — Софья Астахова.

На другой день Мари со своей так называемой прогулки — встречи с матросом, в которого бедная девушка якобы по уши влюбилась, — пришла оживленная.

— Он умеет плавать, ваше сиятельство! Стал так часто кивать мне, что я испугалась, как бы Рафид не заметил, потому сделала вид, что ничего не вижу. Наверное, он испугался, потому что смотрел так жалобно… Должно быть, трудно ему приходится.

— Еще бы не трудно, — задумчиво произнесла Соня. — Всю жизнь до этого жил и горя не знал. Аристократ. Богатый. Родители любили, ни в чем отказа не знал. Стал военным, и тут — всяческое содействие и почитание. Награды и чины, как говорил мой брат, словно с неба сыпались… Как же это его угораздило в плен попасть?!

Она могла бы рассказать еще кое‑что. Как из‑за Сони, а точнее, оттого, что за нею ухаживал и Разумовский, и граф Воронцов, молодые люди устроили дуэль. Воронцов был убит, а на оставшегося в живых дуэлянта обратила разгневанное внимание сама императрица. Леонид сбежал за границу, но при этом не попытался более связаться с Соней или вытащить ее следом за собой. В том, что Соня оказалась во Франции, никакой заслуги Разумовского не было.

Она могла бы вообще не обратить внимания на его вопль о помощи, но, к счастью для пленника, княжна Астахова была незлопамятна.

А то бросила бы его здесь, на этой галере, и пусть выкарабкивается сам, если сможет!.. Кстати, а почему никому из своих богатых и знаменитых родственников Леонид не дал знать, что находится в таком бедственном положении? Может, потому, что у него не было такой возможности.

Понятно, что теперь остается только умолять свою бывшую невесту о помощи.

Однако она не смогла отказать себе в удовольствии мысленно посмеяться над ним: куда делся весь лоск и гордость бывшего лейб‑гвардейца? Кому он теперь рассказывает о том, как в его дежурства не раз приходилось видеть молодому подполковнику саму государыню?

Но можно было бы и вспомнить о том, что он не побоялся гнева матери своей бывшей невесты Дарьи Шарогород—ской. А она была приятельницей императрицы. И назвал своей невестой Соню. Кто виноват в том, что жизнь так обошлась с ними обоими?

Да и сама Софья сбежала из России почти по той же причине. По Петербургу поползли слухи, что во всем виновата княжна Астахова, что из‑за нее погиб Воронцов. Все были против нее, даже брат…

Она частенько об этом вспоминает. А тут еще и такие вот живые свидетели и участники минувших событий.

Ладно, хватит причитать и бередить старые раны. Вон ее товарищи по несчастью… нет, по приключениям, сидят и терпеливо ждут, пока Софья Николаевна окончит свои размышления о прошлом. И скажет наконец, что они станут делать дальше.

— Значит, плавать он умеет, — проговорила она и приглашающе кивнула Жану Шастейлю. Мол, давай, рассказывай, что это даст твоему плану.

— Для начала нам надо передать ему напильник.

— Напильник?

Соня представила себе, как Леонид, бросив весла, сидит себе и пилит кандалы. Или чем там их приковывают к ножным петлям, вделанным, надо думать, прямо в палубу галеры.

Нет, конечно, Соня не думала, что Жан разработал идеальный план, но что он будет так далек от действительности!

Всякий проект для осуществления требует тщательной разработки. А у них нет времени. На вопрос Сони, когда они прибудут в Барселону, капитан ответил:

— Завтра, дорогая мадемуазель…

Именно так именовал ее Арно де Мулен, когда представлял старому морскому волку его будущих пассажиров. Мадемуазель так мадемуазель. У нее еще будет время разобраться, кто она, в конце концов: брошенная жена или вдова. А в таком случае, может, стоит вообще избавиться от свидетельства о браке с Потемкиным?

Тогда просто считаться старой девой? И как объяснять будущему мужу — должен же он у нее, в конце концов, появиться! — почему у нее нет признаков девичества?!

«Авантюристка вы, Софья Николаевна!» Знал бы братец, князь Николай Астахов, в кого превратилась его скромная «домашняя» сестра!

Но на самом деле, где, интересно, на судне они могли бы раздобыть напильник, даже если бы захотели? Не спросишь же у капитана: так и так, уважаемый Мустафа‑бей, не дадите ли нам напильник, чтобы освободить одного из ваших рабов?

Похоже, не только Соня, но и Жан в свое время увлекался чтением романов.

— У тебя есть еще какие‑нибудь предложения? — язвительно спросила Соня Шастейля, когда отвергла его идею с напильником.

— Не такая уж и плохая идея, — пробурчал ее приятель‑врач. — И потом, напильник можно достать… Почему бы Мари не попробовать очаровать боцмана?

Женщины, переглянувшись, прыснули.

То есть Мари могла бы завести дружбу с боцманом — кстати, мужчиной суровым и неприветливым — и через него попробовать раздобыть напильник, но здесь тоже все упиралось в отсутствие времени: слишком долго девушке пришлось бы нелюдимого моряка обхаживать.