Читать книгу "Праздник цвета берлинской лазури - Франко Маттеуччи"

В три часа машин на трассе почти не было, Умберта ехала быстро, с опущенными стеклами. Она терпеть не могла кондиционер, который скрадывал аромат сосновой рощи. К свежести воздуха примешивались запахи сухого жнивья, терпкий дух смоковницы, душистость солодки и тысячи других испарений, сочетавшихся с эвкалиптовым благовонием.

Вдруг через дорогу перебежала кабаниха. Умберта резко затормозила, и тогда вслед за похрюкивающей мамой посеменили четверо маленьких, смешных поросят. Замир и Умберта смотрели восторженно, как ребятишки на детском киносеансе. Интересно, а сколько детей будет у них?

24

Странная нега расслабила все узлы в стволе, покойно разлилась по корням. Баобаб ощущал себя в полной гармонии с миром. Умиротворяющая волна охватила все существо великана и подвигла его на небывалый поступок. Цветок уже распустился, и теперь баобаб отважился на нечто вовсе не виданное в этих широтах: на настоящий плод!

Все древесные силы были брошены на рождение этого чуда, задействованы все минералы из почвы. Нежно-розовый колокольчик уступил место плоду и опал, отдавшись на волю ветрам, похожий в своем полете на маленькую редкую птичку или на парашют.

А на земле его приближения ожидал кот. Убедившись, что это не бабочка, кот схватил цветок лапой, как только смог до него дотянуться, и долго играл с ним, пока не утомился от удушливого сладковатого запаха. Тогда в зубах, как мертвую мышь, кот оттащил цветок к аквариуму с золотыми рыбками и плюхнул в илистую воду. Такой бесславный конец постиг единственный цветок баобаба, выросший в Европе за последние две тысячи лет.

На вилле Каробби безраздельно властвовал летний зной, благотворный для баобаба, но губительный для прочих растений. День и ночь их поливали, чтобы спасти от жары, какой не было на памяти нескольких поколений местных жителей.

Утром на строительной площадке появился Руджери. Несмотря на жару, он прямо излучал энергию. Голубкам в плавках, с обнаженными торсами, только и надо было, чтобы их трогали, разглядывали, чтобы восхищались ими, как изящными статуэтками. Только Замир, не отвлекаясь, прикрывшись от солнца тюрбаном и белой туникой, похожей на комбинезон авиатора, работал на верхней площадке лесов. Его преступная красота резанула Руджери по глазам. Руджери засмотрелся на него, потерянного навсегда. Недостижимый, далекий ото всех силуэт Замира реял в небесах. В его движениях было что-то торжественное, величественно двигалась рука, глаза горели созидательным огнем. Стряхивая с кисти чудные, золотистые звезды, Замир как будто рассказывал вечную историю мироздания.

Руджери нуждался в Замире и телом, и душой. Ночью он просыпался в поту и, как лекарства, искал его объятий, его смиренной уступчивости. Без него Руджери ссохся, как цветок на обезвоженной земле.

Всполох солнца загорелся на куполе храма Гименея. Руджери, хмурый, как злой волшебник, укрылся в тени здания. Лившийся сверху свет отбрасывал на его лицо резкие тени, делая его еще более жестоким. Ослабевший Замир испугался открытой враждебности в облике Руджери. Как может источать столько ненависти человек, который постоянно говорил о любви? У юноши внезапно закружилась голова, картинка мира покачнулась перед ним, ноги обмякли, и, потеряв опору, он бессильно осел. Алюминиевая перекладина остановила падение, и бесчувственный Замир остался висеть под небесами. Не моргнув глазом Руджери наблюдал за происходящим и представлял, что вот-вот солнечный луч подхватит Замира и, бездыханного, бросит к его ногам.

Подошла Умберта, обнаружила Замира, в обмороке повисшего на лесах, и, оправившись от испуга, приказала немедленно перенести юношу в ее комнату. Легкое дуновение ветерка сквозь белые занавески привело Замира в чувство. Умберта тут же накинулась на него:

— Сумасшедший! Почему ты больше не делаешь уколы? Знаешь же, что работаешь рядом с березами! Ты что, умереть хочешь?

На бледном лице юноши, обсыпанном красными пятнами, ярким пламенем горели черные глаза. В зрачках отражались оконная рама и Умберта, склонившаяся над ним, как добрая фея.

— Кто тебе сказал, что я не делаю уколы? — слабо пробормотал он.

— Я же вам говорила. Каждый раз приходится с ним бороться, чтобы сделать укол. Уже три дня упирается, — заворчала Мирелла, толстая супруга Альфонсо, которая стояла у кровати со шприцем наперевес.

Умберта сделала знак рукой, и Мирелла с деревенской решительностью со всей силы воткнула шприц в ягодицу Замира.

Ночь прошла как в аду. Умберта ощущала ядовитое дыхание берез, как будто они с минуты на минуту собираются покончить с Замиром, перекрыв ему кислород. Она закрыла окна, задернула плотные шторы, обмахивала его лицо. Про себя то придумывала проект гигантского фильтра вокруг их комнаты, то подбирала слова, чтобы убедить Замира работать в противогазе. Юноша лежал тихий, беспомощный, как ребенок.

Наконец Умберта решилась на то, что обдумывала уже несколько дней. Ранним утром она позвала Альфонсо и приказала ему без промедления спилить все березы в парке.

Садовник не поверил своим ушам. Ничего более чудовищного от Умберты он не слышал. Он собственными руками посадил каждую березку, растил их, как дочерей. Когда в 1989-м стукнули заморозки, он ночами не спал, закутывая их корни соломой. Этой весной в самый разгар наводнения, он не покладая рук махал мотыгой, чтобы укрепить их. Никогда еще он не видел такой прекрасной, светлой, ясной березовой рощи. И вот теперь из-за какой-то арабской морды он собственноручно погубит березовый лес? Ах, мальчик страдает аллергией? Очень жаль, конечно, но в таком случае пусть убирается куда подальше! С тех пор как эти пидоры понаехали на виллу, никакого покоя не стало!

Молчание длилось бесконечно. Наконец Альфонсо в своей белой рубашке, перепачканной землей, расправил плечи, встал как дикий пес, готовый к броску, и гневно проговорил:

— Мне очень жаль, синьорина Умберта, но этого, — «спилить березы» он даже не осмеливался произнести, — я сделать не могу, и пусть меня уволят. Поищите кого-нибудь другого.

Времени на споры не оставалось, и Умберта позвала егеря Фоско. Тот предпочитал людскому обществу компанию кабанов, промышлял браконьерством, отстреливал дикобразов, глушил рыбу динамитом. Считая себя полноправным хозяином природы, он плевал на любые ограничения, охотился там, где это запрещали, ловил форель в заповедниках, воровал яйца из птичьих гнезд и выпивал их на завтрак. В свое время Каробби уволил его за дикость и несдержанность.

Фоско всегда одевался во все черное, как браконьеры былых лет. Во рту у него дымилась неизменная тосканская сигара, руки были сухие и скрюченные от ревматизма, разрез желтых, как у сокола, глаз странный, с легким оттенком азиатчины. Только пышные усы придавали ему человеческий облик.

— Как скажете, синьорина Умберта. Я их так повыщиплю — ни одного листика не останется. Когда начинать прикажете?

Той же ночью, в серебристом свете луны пила Фоско впилась в нежную древесину березовых стволов, поразив в самое сердце Альфонсо, который, будто обезумев, колесил поодаль на своем велосипеде. Так самка дрозда летает над головой убийцы своего супруга, кружит и обрушивается ему на голову с отчаянным клекотом. Скрип падающих на землю веток и скрежет стволов больно ранили душу Умберты. Внешне она была непроницаема, жестока, как тот, кто решился на убийство во имя спасения любимого человека. С наигранным спокойствием ожидая конца резни, она чувствовала, как в сердце отдается каждый взмах топора.