Читать книгу "Мэбэт - Александр Григоренко"

— Если захочешь вернуться, — продолжила Мать, — тебе предстоит великая война, ибо выкуп кончился. Мы уже не в силах откупаться от оголодавших духов. Слышишь? Это они воют, предвкушая пир. Воют рэкэны — духи горя, повсюду они бежали за твоими нартами, шли за тобой по кочевьям, но так и не насладились тобой. Рыдают койи, приносящие болезни, проклиная твое здоровое тело, плачут навьи, стенают духи мщения — все, кто должен был коснуться тебя и не коснулся. Твоя дорога к людям лежит через их угодья и в этом пути меня уже не будет с тобой. Подумай, мальчик…

— Ты прокляла меня? — спросил Мэбэт.

— Нет. Я и сейчас люблю тебя и не хочу, чтобы ты страдал. Если бы ты захотел уйти из мира сейчас, без этих мучений, мне было бы спокойнее. Ведь ты был избран мною. Но человек умирает, рано или поздно это должно было произойти и с тобой. Так повелось от сотворения мира, и даже я не в силах что-либо здесь изменить. Поэтому не думай, что боги всесильны.

— Тебя ждет великая война, — Старик повторил слова Матери, — самая великая и тяжкая из всех войн — за самого себя. С тобой только твое оружие, твой пес, и ты сам. Твоя удача уже не будет незаходящим летним солнцем, и победа в руках случая. Подумай, Мэбэт, прежде чем решиться на эту войну…

Говорят, что камень счастливее дерева, дерево счастливее зверя, а человек несчастнее всех их и лучше бы ему не родиться. Но Мэбэт родился и, прожив век любимца божьего, выбирал жизнь человека — ведь он уже был человек до последней души и каждую из этих душ пронизывал, жег непокой за себя самого и за тех, кто с ним.

— Когда присылают оленя с меткой, отказываться некрасиво и прятаться глупо, — сказал Мэбэт. — Благодарю вас, великие, за милость и щедрость. Я выбираю войну.

Он поклонился до земли Матери и Старику. Но Мать уже исчезла — на том месте, где стеной волновались воды, плотно, будто сросшись, стояли ряды сосен, ущельем уходивших в сумрачную бесконечность. Лишь голос Матери остался и произнес…

— Не думай, что боги всесильны. Прощай, мальчик…

Мэбэт поднял пальму, и колчан с белоперыми стрелами заправил за спину. Войпель, все время бывший поодаль, подошел и лег у ног хозяина.

Старик обернулся.

— Пошли, я провожу тебя.

Он надел ремень с дощечками себе на шею, тяжело поднялся, встал на четыре лапы и пошел вперед, вдоль сосен. Седая шкура перекатывалась на огромном старом теле.

Они шли втроем по сосновому сумраку и молчали, только снег лунного цвета что-то шептал под их шагами.

Ряды сосен сужались, и скоро не стало места, чтобы троим идти рядом. Старик остановился, отдал Мэбэту одиннадцать лет его жизни.

— Ты, наверное, слышал, как люди говорят друг другу, желая зла: «Чтоб котцы твои опустели, чтоб ты пропал на Тропе Громов».

— Мне так не говорили, но я слышал…

— Этой тропой вы и пойдете — ты и твой пес. Постарайся не сбиться с нее, иначе пропадешь. Тогда не отыщут тебя ни в том мире, ни в этом.

— Я не собьюсь.

— Не говори так. То, что предстоит, будет слишком трудным для тебя. И, если говорить правду, я не уверен, что все это, — Старик тронул когтем связку в руках Мэбэта, — все это ты донесешь в целости. Бывают войны, в которых ни сила, ни ум, ни смелость не приведут к победе. Тогда ты можешь откупиться — вот этим. Пусть не одиннадцать, а девять или семь… Пусть даже один год — для тебя это будет лучше, чем совсем ничего. Взвешивай свои силы, будь лучше хитрым, чем гордым.

Старик повернулся, чтобы уйти.

— Хотя там, — он показал лапой в темноту, которой замыкалось ущелье, — там у тебя захотят отобрать все. Все, что мы дали тебе. Помни об этом.

Только исчез Старик, упругий луч серебряного света ударил в лицо Мэбэта. Там, откуда бил свет, заканчивалось сосновое ущелье, и начиналась Тропа Громов с невидимыми чумами по пути.

Тропа Громов

Те, кого люди называют бесплотными, на границе миров обретают плоть. Всякий, кому доведется ступить на Тропу Громов должен помнить об этом. Оружие здесь требует иного применения, либо оказывается вовсе непригодным, равно как и привычные приемы войны. Они исходят из того, что всякая битва есть сокрушение тела врага — будь он зверь, или человек, как все люди. Но у обитателей Тропы Громов совсем не та плоть, что у земных существ, и поэтому встреча с ними сулит идущему по Тропе еще одного врага — на этот раз все-таки бесплотного, но сильного. Он преследует путника от его первого шага до последнего. Этот враг — незнание того, как умертвить напавшего врага. Те места, откуда легче всего достать смерть, находятся на их телах не там, где они есть у человека или зверя. К тому же, существа, обитающие в одном чуме, не похожи на живущих в следующем и во всех остальных. Поэтому незнание идущего обращается в растерянность, потом в страх, потом в безумие ужаса.

Есть лишь один способ победить — нужно отказаться от себя, забыть то, каким за годы земной жизни привыкли видеть тебя люди и ты сам. Пройти Тропу Громов от начала до конца сможет тот, чья сила не столько в храбрости и умении владеть оружием, сколько в способности изменяться, каждый раз становиться другим, быть не похожим на себя прежнего. Если идущий не обладает этим умением, ужас уничтожит его в самом начале пути.

Все это ждало Мэбэта.

Когда ударил серебряный свет, любимец божий сделал навстречу ему несколько шагов и обернулся. Соснового ущелья он уже не увидел, а на месте лесного острова зияла белая пустота.

Святилище стояло на краю миров — им заканчивалась тайга. Но эта была не та земная граница, где леса переходят в тундру и с каждым днем пути деревья становятся все меньше, будто хотят исчезнуть совсем, приближаясь к темному, ледяному пределу мира.

Там, где пролегала Тропа, не было ни деревьев, ни снежных заносов, скрывающих замерзшие болота, — только бесконечное, белое пространство, будто отглаженное долгим, одиноким ветром. Однако, и ветра не было, как и солнца — но только свет, молочно-белый, ровный, исходящий неизвестно откуда. Холодный воздух не жег лицо. Только снег был настоящим и скрипел под лыжами почти так же, как в тайге.

Сама Тропа, едва заметная, выделялась не примятостью снега, но его цветом — серо-синим. По цветному снегу шел Мэбэт, шел, как ему казалось, долго, и в сердце его холодным скользким червем заползало ожидание опасности. Сердце уже не умело биться с той спокойно ровностью, как в прежней жизни.

Первый чум: койи

Засвистело что-то — сначала далеко и тонко, будто пурга выводит злую песню на дырявых ровдугах, покрывающих бедные чумы, — потом нестерпимо пронзительно, так что Мэбэт, бросив пальму, скорчился и зажал обеими ладонями уши. Свист двоился, троился, множился — и вместе с ним назревала в небе чернота. Раздробившись на бесчисленные точки, она бросилась на любимца божьего.