Читать книгу "Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер"

Отец бы гордился мной. А мама… мама, конечно, тоже.

Прошло почти пять лет с тех пор, как Баргаш пытался сместить Меджида и потерпел унизительное поражение. За бурей, которая месяцами шумела на острове и утихла в считаные дни, последовало затишье. Приговор Меджида заговорщикам был очень мягким. По желанию британского консула Баргаш был выслан в Бомбей, и маленький Абдул Азиз, который после мятежа буквально боготворил старшего брата, добровольно последовал за ним. Своих сестер и племянниц Меджид пощадил, оставив в полной неприкосновенности, невзирая на совет Ригби, не слушая советов своих министров и мало уделяя внимания требованиям народа.

Женщины были и без того достаточно наказаны. За одну ночь к Бейт-Иль-Тани отношение переменилось — все начали избегать этот дом, как будто там разразились чума и холера. Даже назойливые индийские торговцы, которые раньше буквально дневали и ночевали у их порога, предлагая обитательницам дворца ткани, серебряные украшения и всякую чепуху, теперь и глаз не казали. Однако весь город тайком наблюдал, что предпримут Холе и Салме. Предательницы. Лицемерки. С раздвоенными языками — в точности, как у змеи.

Салме очень хорошо знала, что о ней говорят. В городе и на острове. Странно, как громко и внятно говорится о том, о чем до сих пор шептались, прикрывая рот рукой. Салме смогла вынести такое лишь несколько дней, а затем упаковала свои украшения и несколько платьев, велела оседлать осла из Маската и сбежала на плантацию в центре острова, унаследованную от матери — в двух часах езды от Каменного города. Холе продержалась несколько дольше, но потом тоже удалилась в загородный дом. Точно так же, как и Медже и как все еще неразлучные сестрички Шамбуа и Фаршу. Разрушение поместья Марсель они перенесли сдержанно. Кроме него, они владели другими плантациями и домами наряду со значительным состоянием, унаследованным от отца.

— Да что об этом говорить! Что значит потеря роскошного дома и больших денег… — начала Шамбуа, а Фаршу закончила:

— …по сравнению с тем, как много наших верных рабов погибло, а другие на всю жизнь остались калеками.

Они беспрестанно винили себя в том, что при обстреле Марселя многие мужья потеряли своих жен и детей; что многим детям предстояло расти без отца; что осталось много вдов; что многие рабы пострадали: кто-то лишился руки или ноги, кто-то — глаза или был изранен картечью. Изменить это было невозможно, но все же Салме была преисполнена благих намерений хоть как-то улучшить жизнь оставшихся в живых. Она раздавала деньги и часть урожая со своих плантаций, не забывая о стариках и детях, которые жили поблизости, и снабжала их едой с кухни Кисимбани. Изредка к ней приходили посыльные от сестер-неразлучниц, но никогда она не получала весточки от Холе. Ничего не получала она и от Меджида или Медже; и несмотря на то, что Баргаш смог вернуться из ссылки — после того как раскаялся в содеянном и поклялся Меджиду в вечной верности, — он тоже не давал о себе знать.

Салме открыла глаза, когда малыш у нее на руках нетерпеливо заерзал.

— Все прошло? — Мальчуган кивнул и шумно потянул носом. Салме опустила его на землю и посмотрела ему вслед, как шустро он побежал к нянюшкам, чтобы его поскорее искупали. Услышав легкое покашливание за спиной, она улыбнулась. Не поворачиваясь, она уже знала, что в дверях незаметно возник ее накора — управляющий, — и наверняка он, как всегда, смотрит в сторону, а кашлем незаметно дает знать, что он здесь.

— Иду, Мурджан, — откликнулась она, но обернулась тогда, когда услышала нарочито громкие шаги уже в доме. Мурджан, ее правая рука в Кисимбани, был весьма щепетилен в соблюдении арабских обычаев, которыми она вне города так преступно пренебрегала. Жизнь в Кисимбани носила отчетливо африканский характер. Характерно, что Салиму здесь называли Биби (госпожа или просто хозяйка), и никогда сайида (принцесса), а обращались к ней как к Салме, это был вариант ее имени на суахили.

В доме и во дворе, среди женщин и детей, она никогда не носила шейлу и полумаску, ограничиваясь кангой — защищаясь больше от солнца, чем из приличия, — под которой прятала волосы. Лишь во время визитов — Кисимбани располагался точно на перекрестке обеих главных коротких дорог на острове и потому был популярной остановкой в пути — или объезжая плантации, она закрывала лицо, как этого требовал обычай. И еще тогда, когда обсуждала с Мурджаном состояние дел плантации.

Сейчас как раз был такой случай; она быстро пересекла внутренний двор и, подхватив шейлу и полумаску со стула у входа в дом, расправила их и накинула на себя и только потом скользнула в дверь и направилась в свой кабинет.

17

— Здесь, Биби Салме. — Мурджан, высокий худой абиссинец с лицом, подобным дубленой коже цвета крепкого чая, разложил перед хозяйкой несколько листов бумаги, исписанных колонками цифр. — Получены счета и баланс с других двух ваших шамба (плантаций).

С интересом она погрузилась в бумаги, внимательно изучая цифры: каким в прошлом месяце был урожай с гвоздичных деревьев и с кокосовых пальм и какие суммы ожидались от их продажи. То, что управляющий тремя ее плантациями — одной, завещанной ей отцом, и двух, унаследованных от матери, ежемесячно должен был класть ей на стол отчет о состоянии текущих дел во всех владениях и самому не принимать ни одного решения без ее одобрения, было новшеством, внедренным самой Салме. Она прекрасно знала, что никто из мужчин открыто или в разговоре с третьим лицом не выразит неодобрения тем, что она — женщина — посвящает управлению плантациями гораздо больше времени, чем иной владелец-мужчина, и больше, чем все другие женщины острова, вместе взятые. Некоторые из них не умели читать, а уж писать не умела ни одна женщина, и потому все они слепо доверяли устным отчетам своих управляющих — иногда просто фантастическим, — ведь главным было то, что в конце года поступал доход в несколько тысяч талеров Марии Терезии. Но Салме была другой: она управляла плантациями так хорошо, как только было возможно, внимательно следя за тем, что и как улучшить, чтобы повысить доходы, — все это доставляло ей радость и наполняло ее жизнь смыслом.

— Что такое? — Ее указательный палец постучал по одному листу, в котором были указаны более низкие цифры, чем обычно, значительно ниже по сравнению с предыдущим месяцем.

— Как раз об этом я хотел поговорить с вами, госпожа. — Темное лицо Мурджана приняло обеспокоенное выражение, как будто бы, доставив плохие новости, он был лично виноват в этом. — Хасан ибн-Али приложил записку. На добрых трех дюжинах деревьев на восточной стороне плантации не распустились почки. Хасан ибн-Али считает, что деревья отжили свой срок и больше плодоносить не будут.

Задумчиво покусывая нижнюю губу, она читала письмо, которое передал ей Мурджан. Высаженные, по меньшей мере, лет пять или шесть назад, эти деревья не дали почек. Обычно на Занзибаре, как правило, урожай с гвоздичных деревьев собирали в течение девяти лет. До двенадцати лет урожай был самым богатым, почки давали сильный запах. После этого деревья переставали цвести, и их вырубали.