Читать книгу "Леннон - Давид Фонкинос"

Мы поднялись на второй этаж, в мою студию. Я дал ей послушать кое-какие демозаписи. Йоко очень тонко воспринимала музыку. Она работала с Джоном Кейджем, и у них было много общего. Ей предстояло приобщить меня к авангардистским исследованиям в области звука. К сочинению произведений на основе окружающих шумов, людских разговоров и так далее. Это идеально соответствовало моим собственным устремлениям. В тот вечер мы записали несколько песен. Наша первая ночь оказалась чрезвычайно плодотворной. Передо мной оказалась именно та женщина, которую я всегда искал: женщина, способная стать соавтором. Физическое счастье таилось за интеллектуальной составляющей желания.

Светало, и мы занялись любовью.

Потом мы отправились гулять в тумане английского утра, в тот краткий час, когда природа еще сама не знает, настает ли день или все еще длится ночь. Мне хотелось бы описать чудо, но на свете нет слова, способного выразить охватившее меня ощущение чистой радости. Я понимал, что с прошлым покончено. Впервые в жизни передо мной расстилался путь, с которого уже нельзя свернуть. Мы сели на кухне завтракать. Мы сознавали всю важность вдруг открывшейся нам любви. Йоко надела халат Синтии, и я подумал, что дальше все пойдет очень просто. И почти удивился, когда вдруг заявилась моя жена. Я почти забыл о ее существовании, как алкоголик в запое не помнит, что можно пить воду. Она замерла на пороге и молча смотрела на нас. На нее будто столбняк напал. Конечно, она сразу поняла, что все кончено. Сегодня я отдаю себе отчет в том, что мизансцена нашей маленькой семейной трагедии отличалась садистской жестокостью. Но что я мог сказать тогда? Ничего. Я убрал подальше все словари, чтобы получить свободу любить.

Я повел себя так, будто ее вообще не существует. Наплевал на нее. Отныне я на все плевал. Я обрел смысл жизни, ради которого готов был бросить все. Моя беспощадность вынудила Синтию бежать. Из подлости я отказывался обсуждать эту тему. Оставь я ей лазейку — отблеск сочувствия в глазах, намек на угрызения совести или сожаление, — и она могла бы в нее прошмыгнуть. Что я стал бы делать, стань она передо мной на колени? Начни умолять, чтобы я ее не покидал? Я безумно боялся развода. Ну не знаю. Но я делал все, чтобы его избежать. Я был груб. Синтия бросилась наверх за своими вещами. Всегда такая тихая и незаметная, она превратилась в ураган. Я слышал, как она швыряет вещи и хлопает дверями. А потом — тишина. Я заглянул в гостиную. Подошел к окну. Увидел, как отъезжает ее машина. Она уже была далеко, а мне все еще казалось, что я слышу ее плач.

Я тоже ушел из дома и поселился с Йоко. Нам было все равно где жить, хоть в шалаше. Я чувствовал себя цыганом. Мне больше ничего не было нужно — я получил все.

Позже, когда мы поженились в Гибралтаре, я взял ее фамилию. Теперь меня зовут Джон Оно Леннон. Между нами произошло полное слияние. Я нашел свою половину, и теперь мы — единое целое. Куда бы я ни шел, она всегда со мной. Кое-кто считает, что она меня повязала, тогда как на самом деле случилось ровно обратное. С Йоко я обрел свободу. Высшую свободу, которая заключена в слиянии. С Йоко я наконец-то стал целостной личностью. Я ощущаю свою завершенность. До нее я жил с ощущением какой-то незаконченности в себе. С Йоко я нашел надежный приют. Я нашел мать.

Йоко — это я.

Она перевернула всю мою жизнь. Через нее я узнал, что такое женщины. Прежде я их вообще не видел. Относился к ним по-свински. Позволял себя обслуживать, как делают все мужики, только еще хуже, потому что я был звездой. Мне казалось неслыханным, чтобы женщина читала газету до того, как ее прочту я. Это просто пример, первый, который приходит в голову. Мир вращался вокруг меня, и что мне оставалось, кроме безумия? Люди гибнут от собственных привилегий. Йоко меня воспитала. Никому невдомек, насколько наши отношения близки к отношениям учителя и ученика.

Песни, записанные в нашу первую ночь, легли в основу альбома, который мы назвали Two Virgins. Это была чистая правда. Мы были девственниками. Прошлого не существовало.

Мы заново родились на свет.

Девственность должна быть всеобъемлющей. Для обложки альбома я сделал несколько фотографий, на которых мы оба полностью обнажены. Мы не стали выбирать ни самую красивую из них, ни самую выигрышную. Мы хотели предстать перед зрителем в беспощадной откровенности своей чистоты. Покончить со всеми ухищрениями. Показать себя такими, какие мы есть, со всеми нашими недостатками и несовершенствами, — Джон и Йоко. Я хотел выпустить пластинку на нашем лейбле. Но все вокруг ударились в панику. Особенно из-за обложки. Это было нечто новое, как и все, что мы делали потом. Я не понимал, почему на нас так набросились. Мы любили друг друга и хотели поделиться своей любовью — что тут плохого? Но я сразу увидел, какую это вызывает ненависть. Что-то раздражало людей, шокировало. До меня не сразу дошло, что с Йоко возникнет проблема, — она станет самой ненавидимой женщиной в мире.

Все выглядели подавленными. Пол говорил, что я спятил. Что из-за моих идиотских выходок пострадают «Битлз». Дочки и мамаши от нас отвернутся. И на этом все кончится. Но меня не интересовало их мнение. Я твердо решил выпустить эту пластинку, все, точка. Разразился грандиозный скандал, в некоторых странах пластинку запретили. Сегодня, когда кто угодно позирует нагишом, вообще непонятно, из-за чего они устроили такой базар. Сегодня, чтобы шокировать публику, надо сняться в глухой водолазке! Несмотря на наши заявления насчет наркотиков и песни вполне определенного содержания, нас все еще воспринимали как милых мальчиков. Но на сей раз я твердо решил сорвать стоп-кран. И стать наконец самим собой. Разумеется, всяким козлам было по барабану, художники мы или нет. Они не восприняли наше послание о красоте и любви. Шум полемики перекрыл все остальное. При этом как-то забылось, что под обложкой — пластинка. Да вряд ли кто ее и слушал. Люди слишком увлеклись обсуждением наших тел, которые сочли безобразными. Все говорили только о непристойной обложке. Об этой фотографии, которая разрушала мой образ.

Мы поселились в квартире, предоставленной нам Ринго. До нас в ней жил Хендрикс. Мы часами, если не днями напролет валялись в постели. Пили шампанское. Для нас настал период секса и забвения. Как ни парадоксально, полоса подлинного душевного благополучия, в которую я вступал, ознаменовалась тем, что я впервые серьезно подсел на героин. Мы с Йоко жестко заторчали. Возможно, это объяснялось тем, что мы чувствовали враждебность окружающего мира и пытались от нее защититься. А может, в нашем союзе объединились две боли. Все возможно. Знаю лишь, что в тот момент моя уязвимость, мои параноидальные страхи только усилились. Я ни с кем не хотел разговаривать. Любопытно, что буквально пару дней назад я обсуждал все это с Ринго. Он сказал, что в те дни все ходили вокруг меня на цыпочках, боясь, что я сорвусь. Сегодня я принимал себя за Христа, а назавтра высматривал окно, из которого удобнее прыгнуть.

Бесспорно, под влиянием героина наша потребность не разлучаться только возросла. У торчка легко возникает ощущение, что без собрата по дури ему каюк. В Лондоне в это время началась настоящая охота на наркоманов. Я всегда считал ее позором. Не понимаю, с чего они потребителей причисляют к преступникам. Не разумнее ли задаться вопросом, почему люди садятся на иглу? Как они приходят к осознанию непереносимости обычной жизни? Почему она становится для них тяжким бременем? Вместо этого какой-то говенный коп вбивает себе в башку, что должен засадить за решетку всех рок-звезд. Что это, как не охота на гениев? Один человек предупредил нас, что к нам собираются нагрянуть с обыском. Мы, как ненормальные, принялись наводить в квартире порядок. Но мы очень боялись — до нас здесь жил Хендрикс, а до него еще куча торчков, — что копы обнаружат где-нибудь под диваном плюшку гаша или немного кокса. Так и случилось. Они нашли что искали. В дверь нам позвонили на заре, как к настоящим бандитам, чтобы не успели удрать. Нас арестовали, и я сейчас же подумал, что они запросто могут выслать Йоко, она ведь не англичанка. Поэтому я взял вину на себя. И заплатил штраф. Тем дело и кончилось. Сам того не подозревая, я совершил самую большую в своей жизни глупость. Тот факт, что я признал свою вину, впоследствии обернулся для меня кучей проблем.