Читать книгу "Настоящий папа для хоккеиста - Арина Стен"

не являюсь любителем жести в постели, но пару шлепков по этой очаровательной попке я мог бы себе позволить. Уверен, что и Иришка бы получила от них удовольствие.

Борисыч недвусмысленно покашлял, напоминая нам, что мы не одни в палате. Щеки феи вспыхнули пуще прежнего, и теперь уже явно не от возбуждения. Ухмыльнувшись, подмигнул ей, за что получил в ответ немного недовольный взгляд.

Но лучше так, чем затравленное выражение, появившееся у нее на лице, стоило ей начать вспоминать события вечера, перевернувшего наши жизни.

— Извините, что отвлекаю, — с ехидством в голосе сказал Шилов, — но давайте вернемся к тому, ради чего я сюда пришел. Что было дальше, Ирина Александровна?

Даже крохи веселья тут же пропали из глаз моей феи. Она нахмурилась, а мне захотелось стукнуть Рому, чтобы не задавал ей вопросов, которые вызывают дискомфорт, хоть и понимал, что они необходимы.

Ира прикрыла глаза, вновь сделала пару глубоких вдохов, словно готовилась войти в ледяную воду или спрыгнуть с обрыва. Не зная, чем мог бы ей помочь, сжал крепко нежные ручки, борясь с желанием обхватить за плечи, прижать к себе, закрывая от всех бед.

Серые глазки распахнулись, и на этот раз в них плескалась решимость вместо неуверенности и страха. Но когда Ира начала говорить, в ее голосе практически отсутствовали эмоции. Мне даже стало страшно.

Я привык к тому, что очень легко можно понять, что чувствует молодая женщина, поскольку она практически не может скрывать свои эмоции. У нее все написано на лице. Но сейчас прочитать что-то по нему было невозможно. Ира словно нацепила маску — непроницаемую, бесстрастную. И мне это не нравилось.

Еще больше мне не нравилось слушать то, что вылетало из ее очаровательного рта. Я мог только догадываться, какую боль причиняют ей воспоминания. И та беспомощность, которую я ощущал, неспособный спасти ее от боли, укрыть от мыслей о том, что произошло тем вечером, и от необходимости переживать все заново, заставляла меня исходить бессильной злобой.

А желание найти этого мудака и уничтожить его, сделать с ним что-то такое, чтобы даже воспоминания о нем не осталось, становилось с каждой минутой ее рассказа все сильнее. Пришлось даже выпустить руки Иры, чтобы ненароком не сделать ей больно, потому что мои непроизвольно сжимались в кулаки.

В какой-то момент мне даже пришлось встать со стула и немного пройтись по палате, чтобы хоть как-то сбросить напряжение. Помогло слабо.

— Следующее, что я помню, это как проснулась в этой палате, — услышал тихий голос феи.

Со скрипом взяв себя в руки, повернулся к ней. Малышка была бледная, как смерть. Губы дрожали, она явно с трудом сдерживала себя, чтобы не разрыдаться.

— Ром, — позвал друга.

Тот хмуро на меня посмотрел и кивнул. Мне не пришлось озвучивать свою просьбу, Шилов все понял без слов, и я был ему безмерно благодарен. Он осторожно встал со стула, чтобы не производить лишнего шума, и вышел из палаты. Ира даже, казалось, не заметила его телодвижений.

Подойдя к девушке, сел рядом с ней на кровать. Держаться на расстоянии больше не мог. Мне просто жизненно необходимо было обнять ее, успокоить, иначе я сойду с ума.

Притянув ее к себе за плечи, зарылся в волосы, глубоко вдохнул ее неповторимый запах, пытаясь напитаться им впрок.

Иришка прижалась ко мне всем телом, ища защиты. И я был бы не я, если бы не попытался ее дать. Медленно поглаживая ее по спине, чмокнул в макушку, прошептал что-то ободряющее. От тихого всхлипа, вырвавшегося из Иры, внутри все перевернулось. Ужасное чувство, когда твоей любимой женщине плохо, а ты ничего не можешь сделать, чтобы облегчить ее муки. Единственное, что в твоих силах — это быть рядом, пытаться как-то поддержать. Но этого так катастрофически мало…

Чуть отодвинувшись от малышки, приподнял ее голову за подбородок, заглянул в подернутые пеленой слез глаза, в которых плескалось столько боли, что самому захотелось плакать.

— Он больше никогда не причинит тебе боль, — сказал, в надежде, что в моем голосе было достаточно уверенности в своих словах, что они убедят фею. — Я не позволю, — уже гораздо тверже. В этом я был уверен на все сто.

— Я верю тебе, — прошептала в ответ Ира.

Слабо улыбнулся, радуясь от ее слов, как мальчишка. Вроде бы ничего такого не сказала, а мне захотелось пуститься в пляс по всей палате — с криками, сумасшедшим смехом и странными дерганными движениями в духе тектоника. Останавливало лишь то, что крошка определенно испугается такой моей реакции. Еще решит, что я сошел с ума и скажет Карпину меня упечь в психушку.

Вновь заглянул ей в глаза, стараясь изо всех сил не смотреть на такие манящие губы. Потому что знал, стоит мне на них посмотреть, и я не смогу сдержаться. Опустившая свой взгляд на мои губы Ира не упрощала задачу. Сглотнув, вместо того, чтобы отодвинуться от нее, прижал к себе фею лишь крепче.

У меня было дурацкое чувство, от которого в животе что-то скручивалось в узел, что если я ее сейчас отпущу, то что-то очень важное, только начавшее возникать между нами, пропадет. Исчезнет, словно его и не было.

И в этот момент, что-то все-таки толкнуло меня вперед, и я прижался своими губами к губам желанной женщины.

Я представлял себе наш первый поцелуй много раз. Он мне даже снился. (Да, да, даже наедине с собой я порой бываю сопливым романтиком, а не только в разговоре с Оксаной.) Но никогда не думал, что декорациями для него станут стены больничной палаты, а я буду сдерживать себя изо всех сил, чтобы не перестараться и не причинить Ире лишнюю боль. И судя по довольному стону, донесшемуся от нее, мне это удалось.

И… боже… какая же она сладкая. И как страстно отвечает мне. Я перецеловал достаточное количество женщин в своей жизни, не святой, но лишь от этого — аккуратного, медленного, тягучего, нежного — поцелуя у меня снесло крышу. Если бы не травмы Иришки, я бы точно уложил ее на эту постель и довел дело до конца. Потому что оторваться от нее было выше моих сил.

Мне казалось, что целовались мы целую вечность. Я вновь и вновь припадал к ее губам, делая короткие перерывы на вдох, и не мог остановиться. В голове промелькнула банальная мысль про живительный источник, которым стали для меня ее губы, но именно так это и было. Я — умирающий от жажды путник, а она —