Читать книгу "Лживая взрослая жизнь - Элена Ферранте"

Мне было настолько больно, что я даже не пыталась найти настоящие ответы на эти и другие вопросы. Я гнала их, как только они возникали, да и сегодня мне нелегко к ним возвращаться. Все дело, подозревала я, в браслете. Он словно впитал в себя все переживания, связанные с этой историей, и хотя я старалась не открывать ящик, в который его убрала, он все равно возникал у меня перед глазами — сверкание его драгоценных камней и металла наполняло страданием все вокруг. Как же так вышло, что отец, который, как я полагала, безумно меня любил, отнял у меня тетин подарок и отдал его Костанце? Если изначально браслет принадлежал Виттории, если он отражал ее вкус, ее представления о красоте и элегантности, как он мог настолько понравиться Костанце, что она хранила и носила его тринадцать лет? Как так вышло, что отец, — размышляла я, — настолько враждебный к сестре, во всем от нее далекий, решил, будто принадлежавшая ей драгоценность, предназначавшееся мне украшение, подойдет, к примеру, не моей маме, а его второй чрезвычайно элегантной жене из рода ювелиров, такой богатой, что украшения ей вообще не нужны? Виттория и Костанца были совсем не похожи, у них не было ничего общего. Одна так и не окончила школу, другая была исключительно образованной, одна была грубой, другая утонченной, одна бедной, другая богатой. Но браслет словно соединял их воедино и перепутывал, путая и меня.

Сегодня я думаю, что эти навязчивые мысли помогли мне постепенно дистанцироваться от страданий родителей и даже убедить себя в том, что их взаимные упреки, обвинения и презрение меня не касаются. Однако на это ушли месяцы. Поначалу я задыхалась, словно тонула, и в ужасе пыталась за что-нибудь уцепиться. Порой, особенно по ночам, просыпаясь в тревоге, я думала, что отец, вроде бы не признававший колдовство, все же боялся, что этот браслет (учитывая его происхождение) мог волшебным образом причинить мне зло, и потому ради моего же блага убрал его из нашего дома. Эта мысль меня успокаивала, возвращала мне любящего отца, который с первых месяцев жизни старался отдалить от меня злую силу Виттории, воспрепятствовать желанию тети-ведьмы завладеть мной и уподобить себе. Но это длилось недолго, рано или поздно я задавалась вопросом: если он до того любит Костанцу, что предал маму, решил уйти от нее и от меня, зачем же он отдал ей заколдованный браслет? Наверное, — фантазировала я в полусне, — потому что браслет ему очень нравился и он не мог просто взять и выбросить его в море. Или потому, что он тоже подпал под чары браслета и, прежде чем избавиться от него, захотел хоть раз увидеть его на руке у Костанцы — это желание его и погубило. Костанца показалась ему еще краше, заколдованный браслет навеки привязал его к ней, он больше не мог любить только маму. В общем, чтобы меня защитить, отец сам подвергся воздействию исходящих от сестры злых сил (Виттория предвидела: отец обязательно сделает неверный шаг), и это погубило всю нашу семью.

Возвращение в мир детских сказок теперь, когда я чувствовала, что окончательно с ним рассталась, какое-то время помогало не преувеличивать ответственность отца и мою. Если все дело было в колдовском искусстве Виттории, значит, нынешняя драма началась, как только я появилась на свет: я ни в чем не виновата, темная сила, толкавшая меня познакомиться с тетей, действовала уже давно, я была ни при чем, я, как стремившиеся к Иисусу дети, невинна. Но и эта картина рано или поздно бледнела. В колдовстве было дело или нет, но тринадцать лет назад мой отец счел красивым предмет, который подарила мне его сестра, и эту красоту окончательно подтвердила такая женщина, как Костанца. Вот почему главным для меня — пусть даже в придуманном сказочном мире — становилось странное перетекание друг в друга вульгарного и утонченного, а отсутствие между ними точных границ теперь, когда я потеряла прежние ориентиры, еще больше сбивало меня с толку. Тетя из пошлой превращалась в женщину с хорошим вкусом. Отец и Костанца, наоборот, из людей со вкусом превращались — как доказывало их недостойное поведение в отношении мамы и даже ненавистного мне Мариано — в пошляков. Порой, прежде чем уснуть, я воображала подземный ход, соединявший отца, Костанцу и Витторию, пусть даже против их воли. Хотя они и старались выглядеть непохожими, я все больше убеждалась, что они сделаны из одного теста. В моих фантазиях отец хватал Костанцу за задницу и прижимал к себе, как Энцо когда-то прижимал Витторию и Маргериту. Тем самым он причинял боль маме, которая плакала, как в сказках, — она наполняла слезами многочисленные кувшины, а потом сходила с ума. Значит я, оставшись с мамой, проживу бесцветную жизнь — в ней не будет веселья, которое дарил отец, не будет его знаний обо всем на свете, теперь этим станут наслаждаться Костанца, Ида и Анджела.

В таком настроении я пребывала, когда, вернувшись однажды из лицея, обнаружила, что браслет имеет трагический смысл не для меня одной. Я открыла дверь своим ключом и, войдя к себе в комнату, увидела, что мама с задумчивым лицом стоит перед комодом. Она достала браслет из ящика и держала его в руке, разглядывая так, будто это ожерелье Гармонии[5] и она хочет проникнуть в него, чтобы добраться до заключенной в нем волшебной злой силы. Я впервые заметила, что мама стала сильно сутулиться, она выглядела исхудавшей и сгорбившейся.

— Ты больше его не носишь? — спросила она, заметив мое присутствие, но не обернувшись.

— Он мне не нравится.

— Ты знаешь, что он принадлежал не Виттории, а твоей бабушке?

— Кто тебе сказал?

Мама объяснила, что сама позвонила Виттории и узнала, что бабушка, умирая, оставила ей этот браслет. Я глядела на маму растерянно: я считала, что с Витторией больше не следует разговаривать, потому что она опасна и ей нельзя доверять, но запрет, судя по всему, касался меня одной.

— Это правда? — спросила я недоверчиво.

— Кто знает: всему, что связано с семьей твоего отца, включая его самого, верить нельзя.

— Ты с ним говорила?

— Да.

Чтобы окончательно разобраться в этом вопросе, она долго расспрашивала отца — правда ли, что браслет принадлежал вашей матери, правда ли, что она оставила его твоей сестре? — но он стал говорить, что очень дорожит браслетом, помнит, как браслет носила его мама. Узнав, что Виттория собирается продать украшение, он ей заплатил и забрал браслет.

— Когда умерла бабушка? — спросила я.

— До твоего рождения.

— Значит, тетя Виттория соврала, она не дарила мне никакого браслета.

— Так говорит твой отец.

Я почувствовала, что она ему не верит, и, поскольку я поверила и все еще, хотя и нехотя, верила Виттории, я тоже не поверила отцу. Так, против моей воли, браслет уже прокладывал дорогу новой истории, сулившей немало последствий. В моей голове он за считанные секунды стал важной частью ссор между братом и сестрой, еще одним поводом для взаимной ненависти. Я воображала, как бабушка лежит и еле дышит, глаза у нее распахнуты, рот широко раскрыт, а отец и Виттория, наблюдая ее агонию, ссорятся из-за браслета. Отец срывает его с руки Виттории и уносит прочь, под оскорбления и проклятия, швырнув в воздух пачку банкнот. Я спросила: