Читать книгу "Паруса и пушки - Александр Бушков"

Так что вернуться в Англию она Ноксу не разрешила. Однако по своей изрядной хитрости нашла способ использовать его с гораздо большей выгодой для себя. Как говорил гораздо позже глава абвера адмирал Канарис: отбросов нет, есть кадры. Совершенно ненужный Елизавете в Англии, Нокс был бы гораздо более полезен в Шотландии, где как раз шла ожесточенная борьба между католической и протестантской партиями. Поэтому Елизавета позволила Ноксу проехать через Англию в Шотландию, прекрасно понимая, что запускает хорька в курятник (а Сесил по ее приказу стал тайно поддерживать шотландских протестантов деньгами). Расчет оказался точным: Нокс (как мы помним, шотландец родом, весьма популярный в стране) очень быстро принес победу протестантской партии – а католическая была, в общем, не загнана в подполье, но лишена прежнего влияния и перестала быть господствующей (в подполье ее загонят гораздо позже). Вот так, довольно изящно, Елизавета избавилась от французской угрозы с севера, какое-то время вполне реальной.

Гораздо более тонко, без малейших репрессий, Елизавета отодвинула восторжествовавшую было католическую церковь на второй план. (Кстати, приличия ради, чтобы не нарушать договор с Францией, по которому Англия обязывалась не поддерживать протестантских мятежников, деньги Сесил отправлял в Шотландию французской золотой монетой – чтобы не было прямых улик.)

В первый год своего правления она не препятствовала служению в королевском дворце католической мессы и присутствовала на рождественской службе, проводившейся по католическому обряду. Однако устроила небольшую демонстрацию (явно с расчетом на симпатии протестантов): не стала подходить под благословение священника (что у протестантов тоже проходило как «идолопоклонство») и из церкви ушла.

Место архиепископа Кентерберийского после смерти кардинала Поула оставалось свободным – и Елизавета на него назначила видного деятеля англиканской церкви и видного богослова, ее преданного сторонника Мэтью Паркера. Потом без излишней торопливости отдала большинство епископских кафедр опять-таки англиканцам. Дело ей облегчало то, что многие епископские кафедры и так пустовали: поссорившийся с Поулом Папа Римский не утверждал выдвинутых Поулом на незанятые вакансии кандидатов. Остававшиеся еще католические епископы особенной угрозы не представляли: один из них, видя, к чему идут дела, на всякий случай добровольно и с песней покинул свою кафедру, еще двое умерли, а с несколькими оставшимися, людьми маловлиятельными, Елизавета поступила просто – без всяких репрессий потихонечку выдавила с постов.

Правда, некоторые епископские кафедры по совету Сесила так и оставались незанятыми, иногда довольно долго. Казне отчаянно не хватало денег – а все доходы от незанятой епископской кафедры как раз совершенно законно в казну и шли. (Что лишний раз показывает: Елизавета показывала себя ревностной сторонницей англиканской церкви, лишь когда ей это было выгодно.)

Елизавета отменила все прокатолические законы, принятые Марией, – но и прежние законы против «еретиков» отменены не были, однако на практике совершенно не действовали. При всем немалом числе казненных Елизаветой следует признать: при ней почти не было сожжений на кострах по религиозным мотивам. Елизавета несколько раз накладывала вето на парламентские акты, направленные против католиков, – и дипломатии ради убрала из английских молитвенников обязательное прежде поношение Папы Римского как «злокозненного епископа Рима».

Однако ползучее притеснение католиков потихонечку продолжала. В конце концов мессу было запрещено служить публично. Правда, Елизавета и здесь проявила нешуточную хитрость – никто не преследовал тех католиков, которые собирались на мессу тайно. Главное было, чтобы они принесли клятву верности королеве – а там пусть себе, собравшись в каком-нибудь амбаре, служат хоть три мессы подряд…

Чтобы немного разрядить ситуацию – очередной исторический курьез. Примерно в это же самое время меж Англией и Шотландией произошел короткий дипломатический конфликт, некоторыми остряками тогда же названный «войной против леопардов». Мария Стюарт поместила в своем гербе английских геральдических леопардов с английского королевского герба – а это, по мнению англичан, означало притязания Марии на английский престол.

Английский посол заявил протест и потребовал леопардов убрать. Шотландский за словом в карман не полез: напомнил, что на гербе Елизаветы изображены «флер де лис» – французские геральдические лилии с королевского герба Франции. Но ведь Елизавета, насколько известно, никаких претензий на французский трон не питает? В ответ англичанин выдвинул довольно слабый аргумент: заявил, что это «совсем другое дело», потому что французские лилии появились в английском гербе «давно», более двухсот лет назад, – а леопардам от роду неделя.

Право, жаль, что эта занятная свара на этом и закончилась – переговоры были прерваны в силу тогдашних политических сложностей, которые описывать здесь нет необходимости. Леопарды в гербе Марии Стюарт так и остались – что впоследствии сослужило ей плохую службу.

Но не будем забегать вперед. Вернемся к серьезным делам. Главным, животрепещущим, насущнейшим вопросом для Елизаветы и Сесила оставался простой: ГДЕ ВЗЯТЬ ДЕНЕГ? Казна пуста, денег на текущие расходы нет, денег на выплату антверпенского долга с его высоким процентом нет. Где взять денег?

Елизавета и Сесил, люди равным образом и умные, и беспринципные, в конце концов нашли выход. Довольно-таки нетрадиционный и безусловно дурно пахнущий – но какая может быть мораль, когда деньги нужны позарез, а больше взять их негде?

На просторы Атлантики волчьими стаями кинулись английские пиратские эскадры. Правда, пираты были не вполне традиционные…

Кровавые паруса

Пиратство в отличие от многих других гнусностей придумали отнюдь не англичане. В Европе оно получило большое развитие еще в седые времена античности. Средиземное море пиратами кишмя кишело – они плавали целыми флотилиями и располагали собственными судоверфями. Мало того, практически каждый купец, из какой бы страны он ни происходил, по совместительству бывал и пиратом. Все зависело от расклада, точнее, от соотношения сил. Если купец, приплыв в какую-нибудь далекую страну, обнаруживал там немало вооруженных и решительных мужчин, в два счета способных устроить ему козью морду, моментально оборачивался белым пушистым зайкой, сносил на берег товары и самым честным образом торговал. Если же он убеждался, что серьезного сопротивления не встретит, без зазрения совести захватывал в плен столько местных, сколько удавалось наловить, – для продажи в рабство у себя на родине. Точно так же при случае захватывал в море грузовые суда – иностранные, грабить «своих» по негласным «понятиям» считалось некошерным.

В Средневековье положение изменилось мало. Купцы, правда, свое побочное ремесло забросили ввиду изменившихся условий жизни, но пираты процветали. На Балтике одно время пиратствовали все кому не лень – скандинавы, немцы, наши соотечественники новгородцы и даже эсты – предки нынешних эстонцев. Это парой столетий позже, когда бóльшую часть Прибалтики захватили немцы и шведы и поставили весь эстонский (а заодно и латышский) народ в положение крепостных, эстонцы стали этаким символом кротости и смирения. А вот в раннее Средневековье эсты заслуженно считались законченными отморозками, с которыми лучше не встречаться в чистом поле, то бишь в открытом море. Именно они установили так никем и не побитый рекорд среди балтийских пиратов – разграбили дочиста и спалили дотла не просто очередной прибережный городок, а шведскую столицу Сигтуну.