Читать книгу "Лавина - Виктория Токарева"

— Что это у тебя? — спросил Никитин, дотрагиваясь пальцами до ее щеки. Возле уха на щеке была бледная сыпь.

— Диатез, — объяснила Наташа. — Меня бабушка яйцами перекармливает.

— А ты не ешь.

— Из яйца целый цыпленок получается с клювом и перьями, значит, в нем много витаминов. А витамины необходимы растущему организму.

Никитин слушал Наташу и думал о том, что, видимо постарел. Вот весна, вот солнце, вот дикие звери — все это должно восприниматься как чудо. А он воспринимал иначе: ну весна, ну солнце, ну дикие звери. Ну и что?

— Кто это? — спросила Наташа, глядя на Никитине снизу вверх.

— Гималайский медведь.

— А откуда ты знаешь, что он гималайский?

— Написано.

— А ты мог бы его погладить?

— Зачем?

— Ни за чем. Просто так.

Никитин подумал: а мог бы он действительно ни за чем, просто так войти в клетку и погладить гималайского медведя? С одной стороны, это поступок совершенно бессмысленный, а с другой стороны, — в нем вызов человеческим привычкам. Никитин мог бы вернуться домой и сказать жене: ты там с каким-то ничтожеством репетируешь, а я действительно настоящий мужик, гималайского медведя погладил. Мог бы пройти мимо хулиганов не высокомерно, как раньше, а спокойно. Пройти — и все.

— Трус! — крикнет вдогонку Шлепа.

— Можешь думать, что хочешь, — ответит Никитин.

И ему действительно будет безразлично, что подумают о нем друзья, соседи и сослуживцы, потому что сам Никитин будет знать себе истинную цену.

Медведь лежал черный, огромный, безразличный, положив как собака морду на лапы и, по всей вероятности, скучал. Никитин подумал, что здесь, в клетке, медведь утратил всю свою медвежью индивидуальность и все ему было безразлично, даже собственные привычки.

— Можешь? — допытывалась Наташа.

— Сейчас, — сказал Никитин. — Подожди меня здесь, я быстро поглажу и вернусь.

Клетка оказалась незапертой, а просто задвинутой на тяжелую железную щеколду. Когда Никитин отодвинул щеколду и вошел, медведь не обернулся и, казалось, не обратил на это никакого внимания.

Шерсть у медведя была черная, слипшаяся, возле брюха висела сосульками. Никитин с отвращением дотянулся до высокой медвежьей холки и заторопился обратно. Медведь быстро поднялся с пола, обошел Никитина и лег возле двери. Никитин, в свою очередь, хотел обойти медведя, но тот поднял морду и посмотрел на него мелкими замороженными глазками. Медведь не утратил свою медвежью индивидуальность. Никитин понял это, во рту у него сделалось сухо, а пульс застучал в висках с такой силой, что казалось, будто уродовал лицо.

— Наташа! — позвал Никитин.

Дочь, радостная, подбежала к клетке.

— Поди позови кого-нибудь. Я не могу выйти.

— Тебе уже надоело? — разочарованно спросила Наташа.

— Позови…

Наташа побежала куда-то, а через несколько минут вернулась и привела сторожа зоопарка в ватнике и в кепке.

— Никитин, — представился Никитин и протянул сквозь прутья руку с вытянутыми пальцами.

— Пьяный, что ли? — брезгливо поинтересовался сторож.

— Нет.

— Поспорил?

— Нет, не спорил.

— А зачем влез?

— Просто так.

— Вот и сиди теперь. Гималайский медведь никого не выпускает.

— Почему?

— У него такая манера.

Сторож имел дело с хищниками и знал манеру каждого. Не верить ему не имело никакого смысла.

— А что же теперь делать? — упавшим голосом спросил Никитин.

— Убить.

— Кого? — испугался Никитин.

— Это уж я не знаю. Медведь уникальный, а таких, как ты, полный зоопарк.

Сторож не учитывал ни конкретного состояния Никитина, ни его принципов относительно свободы личности.

— Позови кого-нибудь из начальства, — попросил Никитин.

— Зачем? — Сторож не любил ходить по начальству. Может быть, стеснялся своего ватника и кепки.

— Посоветоваться, — сказал Никитин.

— А что начальство? Оно вместо тебя в клетку не полезет Ты теперь с медведем советуйся Нам его заграничное государство подарило. Убить медведя — значит идти на конфликт. Из-за тебя никто на конфликт не пойдет.

Сторож повернулся и зашагал от клетки. В его обязанности входило кормить зверей, следить, чтобы люди не совали в клетки острые предметы, а решать конфликты на уровне внешней политики в его обязанности не входило Это было не его дело, а сторож не в свои дела не вмешивался.

Перед клеткой тем временем собрался народ. Медведь привык, что на него смотрят, привык быть на виду и не обращал на это никакого внимания. А Никитин нервничал и удивлялся человеческой бестактности, хотя с позиций свободы личности все было правильно. Хочешь остановиться — можешь остановиться. Хочешь посмотреть — можешь посмотреть.

В центре толпы стояла Наташа и давала интервью. Она объясняла, что медведь гималайский, а человек — ее папа. Папа у нее — художник, мама жонглер, а сама она живет у бабушки и учится в третьем классе.

— Наташа! — окликнул Никитин. — Иди домой…

— А можно, я еще здесь побуду? — Она, как и мать, любила успех и внимание к себе зрителей.

— Хватит, — запретил Никитин, — иди домой.

— А куда? К маме или к бабушке?

Никитин подумал, что жены дома нет, и сказал:

— Иди к бабушке.

Вечером пришел сторож и просунул медведю плоский ящик с сырым обветренным мясом. Потом достал из кармана табличку и повесил ее на клетку.

— Что это? — спросил Никитин.

— Твои данные.

— Зачем? — смутился Никитин.

— Завтра посетитель повалит, интересоваться начнет.

— А вы что написали?

— А тебе не все равно?

Никитину было далеко не безразлично, что о нем пишут, но он не решался пререкаться со сторожем.

— Трудно работать с хищниками? — заискивающе спросил Никитин, чтобы задержать сторожа вопросом. Он боялся оставаться один.

— Если обращаться по-человечески, то не трудно.

— А если не по-человечески? — Никитин уточнял свои перспективы.

— Сожрет.

— А меня медведь не сожрет?

— Не должен. Он сытый.

Сторож ушел. Никитин и гималайский медведь остались вдвоем. Медведь лежал по-прежнему, уложив морду на лапы и, казалось, не замечал Никитина.

На дощатом полу темнели клочки сена, валялся круглый бублик. Никитин хотел есть, но боялся пошевелиться.