Читать книгу "Маятник жизни моей... 1930–1954 - Варвара Малахиева-Мирович"

12 октября. 12-й час

Захотелось в ожидании Леониллы после конца ее ночного, после возвращения Аллы из театра, чаепития вписать сюда оба Олины письма. Каждое слово в нем дошло до меня, как живое касание ее души. Такие слова даны ей – глазам и голосу души ее.

“Дорогая моя В. (это – я)! Что-то мне очень трудно – около месяца резкий поворот к худшему. Все то же – сердце, общая слабость, утомляемость, обмороки…

Сейчас ни о чем не пишу, только аукаюсь.

Бывают приступы такой тоски о Вас, что физически «сжимается сердце».

А писать не умею.

Анечка ожила, совсем преобразилась. Охотно учится, много работает. Работы не боится, а живет ею.

Школа очень нравится ей – все и вся в ней. За нее я рада. Спасибо брату Борису – это он открыл Ане дверь в ее будущее…

Вавочка, милая, откликнитесь. Что-то трудно, дорогая.

Вавочка, это – деловое, вслед только что запечатанному письму.

Есть заказчик на Ваши расписные конверты – я определила, что каждый конверт по 3 рубля.

Как удивилась я «во время оно» (в 1930 г.), увидев выставку картин и картинок Рабиндраната Тагора. Если бы я наверное не знала, что это его работа, я без сомнения сказала бы: «Варвара Григорьевна отобрала для выставки не лучшие свои вещи (!)».

В большом масштабе они у него теряют свою прелесть и даже как будто свое лицо – расплываются и гаснут.

…Вавочка, что-то мне плоховато. И в Москву не пускают доктора. Я не лежу. Выхожу в сад (лес). Но все время худо – ни от чего-нибудь. Просто от усталости. Устала. Обнимаю. Целую Вашу руку.

Ах, Вавочка, Вавочка, милая, родная моя”. (Тут конец. И слезы. Мои. Не умеющие проливаться, но затопляющие все в душе.)

17–18 октября. 7 часов

Звонил сейчас Игорь (Геруа). Скоро пять месяцев, как не видала его. И – может быть, это от гриппа – одно только “мыслечувство” зашевелилось в душе: “Ну, слава Богу – значит, жив-здоров и ничего трагического, такого, чтобы совсем заставило забыть обо мне по приезде, – не случилось”. Образ его двигается так торжественно – “через царские врата смерти” вошедший в мою жизнь, – такой сыновне дорогой, свыше сужденный, – дорог мне по-прежнему. В сыновней (и вневременной) сути своей. Но совсем не осталось в сердце желания, чтобы и я была осознана им в значении (вневременно) моего материнства и, пока живу на этом свете, в днях, в часах встреч, общения, к какому, казалось, была у него живая потреба.

Была. И прошла.

В преходящем живем мире.

25 октября. 12-й час ночи

Трудный день. Невылазный из логовища. Нездорова и расстроена сыном Алла. Нездоровится и Леонилле. У домработницы возобновились и увеличились припадки грубости. Первый припадок я ей простила и поговорила с ней даже ласково о необходимости владеть собой, сдерживаться. Но сегодня (без всякой причины, кроме необходимых для меня кипятков и грелки раза два-три в день) стала орать таким диким тоном и с таким свирепым лицом, что я отмежевалась от нее совсем. Приходится затруднять вместо нее бедную Леониллу, с которой она, оказывается, говорила (и с Инной говорила!) о том, что ей “с меня нужно по крайности 50 рублей в месяц!” Леонилла согласилась на это от моего имени.

Но домработнице, вероятно, эта сумма нужна была зачем-то немедленно, и она пришла в ярость и преисполнилась недоверием к моей платежеспособности.

Помогли ей так потерять равновесие и так озвереть, как сегодня, вероятно, еще уловленные “приживательские” оттенки в моем обиходе. Леонилла прячет меня от Аллы, от генерала. И ни разу домработница не видела, чтобы я входила в их гостиную. Даже когда проветривают нашу комнату, я сижу в кухне.

А может быть, она, бедняга, на грани психического расстройства. Такое не раз у нее было лицо. Жалко ее все-таки. Но возобновить с ней тот живой, братский, контакт, какой установился в первые дни, уже не смогу. Большое благо и сегодня, и в предшествующие дни – приходы Инны. Возможность побыть в нимбе ее Доброты и Человечности. Ценны и те нужные для печени услуги, на какие она не скупится.

28 октября. 6-й час

(Впрочем – забыла, что в 6 зайдет Геруа. Так велика слабость и одурение головы от нее. А может быть, и от размягчения мозгов.)

12 часов ночи. После ванны. Генералитет уехал на дачу. Появилась возможность ванны и телефона. Встреча с Игорем после пяти месяцев отсутствия встреч и всякого общения, кроме одного недавнего письмеца в Пушкино и желания приехать туда.

Большая загадка: такое расстояние возрастов, судеб, интересов жизненных – и так все близко, понятно и дорого. И не только мне. Когда долго не видимся, начинаю думать, что естественно ему во всем, чем он живет, потопить до самого дна души то, что нас соединило над могилой Тани. Но каждый раз убеждаюсь, что и у него все цело, и дорого, и нужно. У меня уж, пожалуй, это все как бы перенесение на тот свет. Но звук голоса (доходит звук его и Валиного голоса сквозь глухоту), глаза, детская ласковость его хоть тем и на “этом свете” тоже дорога, но живу не ею, а тем, откуда она у него.

4 ноября

От “сестрицы Аннушки” письмо, в котором она просияла, как солнечный луч, то, что больше полусотни лет тому назад моя сестра Настя, дружившая с Анной, сказала, когда мы говорили с ней о “сердцевинах сердец” известных нам людей: “А сердцевина у Анны – круглая, как солнце, золотая, и хоть спрятанная – от застенчивости, от целомудрия, но сияющая так, что до самой сердцевины другого сердца лучом своим дойдет. И не уйдет оттуда, и будет греть до конца жизни”. (Я записала один из моих разговоров на эту тему. Их было несколько; мы не раз говорили с ней об Анне, с которой я тогда только что познакомилась, а сестра уже с ней дружила.)

Выписываю это письмо с небольшими пропусками для того, чтобы почувствовать мне или тому из близких, кто прочтет выписанные места, в тоне их, в сочетании слов, солнечный луч, озарявший мою жизнь 50 лет подряд: “Вспоминаю все годы своей сознательной жизни и чувствую, как милостив был ко мне Господь, послав мне в спутники Вас. Ведь не было человека ближе мне по духу, чем Вы! И насколько это облегчало мне жизнь и мои «хождения по мукам». Романов и Вы – два человека, которые нужны мне были по существу для моего душевного и духовного роста, которые давали то, чего искала душа, помогали духу в его стремлении разобраться в хаосе земного прохождения… И как нужна была потеря Романова душе, подошедшей к иной ступени прохождения, так, очевидно, нужен ей отрыв от ее последней земной привязанности. И чувство великой благодарности и любви осталось в душе за все, что дали Вы мне. Вы были очень-очень снисходительны к моему суровому «айдаровскому» нраву.

Сколько Вы приняли от меня «заушений» (заслуженных и в каких никогда не переставала звучать сестринско-дружеская любовь)! А Вы за 50 лет не причинили мне ни разу ни малейшей боли! Да благословит Вас, дорогая моя, Господь. Вот он нас теперь разлучил – значит, так и надо. Я сейчас совсем инвалид, немногим лучше Вас. Может быть, я слишком рано впряглась в жизнь после своей болезни, но до сих пор у меня такая утомляемость, что после 10-15-ти минут стояния на ногах я в страшном изнеможении падаю в кресло.